Кто это? Откуда они приехали? Мучимый болью, голодом и непривычно ранним пробуждением, Якимов даже не пытался ответить на эти вопросы. Но куда они направляются? В той стороне, куда ехали автомобили, высились бетонные здания, перламутрово поблескивающие на фоне розовых и голубых рассветных красок. Маяки цивилизации. Якимов двинулся вслед за автомобилями.
Через пару миль он вышел на главную площадь. Солнце, подымаясь над крышами, осветило брусчатку. Памятник, тяжело усевшийся на чересчур массивную лошадь, салютовал, очевидно, королевскому дворцу, длинному и серому. По бокам дворца рабочие привинчивали к лесам фрагменты готового классического фасада. Остальную площадь, судя по всему, сносили. Якимов перешел на солнечную сторону площади, где стояло белое здание в стиле модерн. Его вывеска гласила: «Гостиница „Атенеум“». Вокруг стояли автомобили. Лишь немногие пассажиры проснулись, остальные спали; лица у них были бледные и мрачные. У некоторых виднелись неумело наложенные бинты. Сиденья одного из автомобилей были выпачканы кровью.
Преодолев вращающуюся дверь, Якимов оказался в мраморном зале, залитом светом хрустальных люстр. Тут же кто-то окликнул его:
— Якимов!
Он вздрогнул. Его уже много дней никто так не приветствовал. Увидев, что это журналист по имени Маккенн, который ранее при встрече в будапештских барах поворачивался к нему спиной, он заподозрил недоброе. Маккенн лежал на диване у входа в вестибюль, а какой-то мужчина в черном костюме срезал пропитанный кровью рукав его рубашки, прилипший к коже.
— Что случилось, дорогой мой? — встревоженно спросил Якимов. — Могу ли я вам чем-то помочь?
— Можете. Я вот уже полчаса пытаюсь добиться, чтобы эти тупицы нашли мне хоть кого-нибудь, кто говорит по-английски.
Якимов с радостью бы сел рядом с Маккенном, поскольку чувствовал себя немногим лучше любого раненого, но на второй половине дивана спала какая-то смуглая красавица, изможденная и очень грязная.
Участливо склоняясь к Маккенну, Якимов втайне надеялся, что журналист не попросит его о чем-нибудь обременительном.
— Вот, держите. — Неловко покопавшись в кармане лежащего рядом пиджака, Маккенн вручил ему несколько вырванных из блокнота листов. — Опубликуйте, тут вся история.
— В самом деле! Что за история?
— Ну как же, раздел Польши, капитуляция Гданьска, побег парламента, немецкое наступление на Варшаву, беженцы покидают город, я вместе с ними. Автомобили обстреливают с неба, убивают и ранят мужчин, женщин и детей, трупы хоронят на обочине. Потрясающий материал, всё из первых рук, надо напечатать, пока он свежий. Забирайте.
— Но как же мне его напечатать?
Перед лицом такой непосильной задачи Якимову захотелось сбежать.
— Позвоните в наше женевское агентство и продиктуйте. Да с этим и ребенок справится.
— Не выйдет, дорогой мой. У меня нет ни гроша.
— Так позвоните за счет абонента.
— Ну кто же мне позволит… — Якимов сделал шаг назад. — Меня тут никто не знает. Я не знаю языка. Я такой же беженец, как и вы.
— И откуда вы бежали?
Прежде чем Якимов успел ответить, в дверях появился человек, в движениях которого была та резкость, которую порой дает крайнее измождение. Он кинулся к Маккенну.
— Где рыжий мужчина, который был у вас в автомобиле?
— Умер, — ответил Маккенн.
— А где шарф, который я ему дал? Большой синий шарф.
— Бог знает. Под землей, наверное. Мы закопали его под Люблином, можете вернуться и поискать.
— Закопали шарф! Вы что, с ума сошли?
— Пошел прочь! — рявкнул Маккенн. Человек бросился к стене и принялся дубасить по ней кулаками.
Воспользовавшись этой паузой, Якимов начал отодвигаться. Маккенн ухватил его за полу пальто:
— Ради бога, вернитесь! Мерзавец! Я лишился руки, с пулей в ребрах, мне запрещают вставать, возьмите текст! Отправьте его, слышите? Вы обязаны!
— Я уже три дня ничего не ел, — простонал Якимов. — Бедный старый Яки сейчас упадет в обморок. Ноги его уже не держат.
— Стойте!
Еще раз нетерпеливо порывшись в кармане, Маккенн достал журналистское удостоверение.
— Возьмите. Поешьте тут. Можете выпить. Возьмите номер. Делайте всё что угодно, только сначала отправьте текст.
Взяв удостоверение и глядя на измятую фотографию Маккенна, Якимов ощутил, как к нему медленно возвращается жизнь.
— Вы хотите сказать, что мне дадут кредит?
— Неограниченный. Так положено. Если будете работать на меня, осел вы этакий, можете есть и пить сколько вашей душе угодно.