Встревоженные происходящим, Принглы вместе со всеми ждали обращения короля. Механическая птица умолкла. В наступившей тишине те, кто до этого вопил, чтобы перекричать шум, стыдливо умолкли. По радио сообщили, что король обратится к своим подданным на румынском.
Услышав это, мужчина в накидке, слишком тучный, чтобы ворочать шеей, повернулся к собравшимся всем телом:
— Sans doute l’émission est en retard parce que sa Majesté s’instruit dans la langue[7].
Это вызвало смех, но короткий — одно мгновение, украденное у страха. Затем все снова застыли. Худые желтолицые мужчины и густо напудренные темноглазые женщины тревожно уставились на радиоприемник, откуда после долгой паузы зазвучал голос короля. Все сдвинулись ближе, прислушиваясь, после чего начали жаловаться, что не понимают этот ломаный румынский. Гай кое-как перевел Гарриет смысл речи:
— Если на нас нападут, мы будем защищать страну до последнего солдата. До последней пяди земли. Мы усвоили ошибки Польши. Румыния никогда не сдастся. Ее сила всех удивит.
Несколько человек закивали, повторяя: «Удивит! Удивит!» — но некоторые стали испуганно оглядываться, словно опасаясь, что враг сочтет эти слова за провокацию. Мужчина в накидке скривил свое крупное, подвижное желтоватое лицо и распростер руки, словно желая сказать: «Ну вот и всё!» — но никто не отреагировал. Не время для шуток. Улыбнувшись Гаю, словно один заговорщик другому, он отошел, и Гай, зарумянившись, пробормотал, что это был актер Национального театра.
Принглы покинули гостиницу через боковую дверь, выходившую на Каля-Викторией — главную торговую улицу, дома на которой были такими высокими, что своими верхушками цепляли последние отблески розово-лилового заката. Отражение этих лучей лилово осветило толпы, двигавшиеся по пыльным тротуарам.
Настал час вечернего променада. Гай предложил немного прогуляться; но для начала им предстояло преодолеть заграждение из гостиничных попрошаек. Это были профессиональные нищие, которых родители, такие же профессионалы, ослепили или искалечили еще в младенчестве. Гай за прошлый год почти привык к тому, что ему постоянно демонстрируют бельма, язвы, культи, сухие руки и груди кормящих матерей. Румыны воспринимали всё это философски и подавали так мало, что нищему порой приходилось целый день собирать себе на один обед.
Когда Гай попытался последовать примеру местных, поднялся вой. Иностранцев так легко не отпускали. Попрошайки набросились на Принглов всей толпой. Один из них спрятал за спиной полбатона и присоединился ко всеобщему хору: «Mi-e foame, foame, foame!»[8] Супругов окружили удушливые запахи чеснока, пота и гноя. Поделив монеты Гая, нищие стали требовать еще. Глядя на дрожащего ребенка, Гарриет подумала, что он словно гордится собственной настойчивостью. Один из мужчин, пытаясь преградить им путь, вытянул обнаженную костлявую ногу, всю в лиловых пятнах и желтой коросте. Гарриет перешагнула через нее, и мужчина в бессильной ярости застучал ногой по земле.
— Они пытаются вывести нас из себя? — спросила она и тут же поняла, что, возможно, нищие мстят за свои унижения, пытаясь вызвать в прохожих вроде нее вспышку чистой ненависти.
Наконец им удалось выйти на променад. Гуляющие представляли собой суровое общество, насчитывающее больше мужчин, чем женщин. Женщины старшего поколения вообще не появлялись вне дома в одиночестве. Здесь было несколько девичьих групп: всецело сосредоточившись друг на друге, они будто не замечали хищных взглядов одиноких мужчин. Чаще всего встречались парочки — аккуратные, застегнутые на все пуговицы, смущенно-вежливые. Гай объяснил, что в этот час выходят на прогулку только дельцы. Гарриет представился случай увидеть новую буржуазию, выросшую из крестьянства и крайне довольную собой.
Поскольку крестьяне предпочитали яркие краски, их потомки выбирали серый для мужчин и парижский черный для женщин и украшали себя самыми шикарными жемчугами, бриллиантами и чернобурками, какие только могли себе позволить.
Гарриет, ощущая на себе неодобрительные и даже насмешливые взгляды, — они с мужем единственные были без шляп, и одежда их выглядела странно, — тоже стала смотреть на окружающих критически.
— Они все словно в униформе, — сказала она.
— Это не только румыны, — заметил Гай. — Здесь много евреев без гражданства и, конечно, венгров, немцев и славян. Если говорить о процентном соотношении…
Гай, будучи выше мелочей жизни, заговорил о статистике, но Гарриет не слушала. Она была погружена в сражение с толпой.