Сказано — сделано. За рапортом последовала резолюция Приказа общественного призрения, согласно которой «инвентарь» больницы пополнили четырнадцать железных цепей «с принадлежащими им обручами». «Так как всех цепей было 25, — пишет далее профессор Баженов, — а наличность больных на 1-е января 1820 г. достигается 113 человек, то приходится заключить, что почти четвертая часть всего учреждения сидела на цепи».
Что до Ивана Яковлевича, ему на цепи, заключенному в сыром подвале, подобном темной, тесной яме, изолированно от остальных довелось провести три года, вынужденному, как и несчастной лошади из его собственного рассказа про скорбное путешествие из Смоленска в Москву, «выдерживать всеобщее осуждение, питаясь более прохладою собственных слез». С этой фразой, возможно, связано происхождение прозвища, которым наделил сам себя Корейша и которое он зачастую использовал в качестве подписи во время нахождения в психиатрической больнице: «Студент прохладных (или холодных /хладных) вод», — подразумевая горестный жизненный опыт слез и страданий.
Кстати, тот самый полицейский смотритель Боголюбов оставил свидельства о необъяснимой прозорливости смоленского юродивого. Он рассказывал, что на третий день после доставления Иоанна Яковлевича в Москву заболела его, Боголюбова, младшая дочка: у девочки был сильный жар, она металась на кровати, при этом говорила бессвязно и непонятно в состоянии бессознательности. Смотритель услышал мимоходом, как люди, которые доставили его в поднадзорную ему больницу, говорили, что Иоанн Яковлевич исцеляет всякие недуги и раскрывает затаеннейшие тайны. Он решил посетить его и справиться о болезни своей дочери, о том, поправится ли девочка. Как только он вошел в помещение, где тот содержался, Иоанн Яковлевич, словно предупреждая вопрос, который уже хотел было произнести Боголюбов, сказал громким голосом, обращаясь к прислужнику, подметавшему пол в комнате: «Ох, больно, жалко! Ох, корь, корь — три дня помечется, повысыпит — на третий день здоровье». Приехавший двумя часами позже врач диагностировал у дочери смотрителя корь. Для течения этой болезни характерно высыпание именно на третий день. Другая часть пророчества Корейши тоже оказалась истинной: дочь Боголюбова оправилась от болезни, правда, не на третий, а на девятый день.
С его же, Боголюбова, слов следует, что 21 февраля 1819 года Корейша позвал его и, едва он к нему вошел, вскричал: «Прими странника в дом!» Не ожидавший к себе никаких посетителей полицейский смотритель сначала пришел в недоумение, а потом заключил, что к нему эти слова Ивана Яковлевича отношения не имеют. Тот в свою очередь, видя отражение некоторой растерянности в его лице, затопал ногой и повторил, чтобы Боголюбов принял странника в дом.
Поскольку Корейша сделал правильное предсказание в отношении болезни его дочери, смотритель, стремясь его успокоить, дал обещание Ивану Яковлевичу исполнить его пожелание. Перед тем, как идти домой, Боголюбов громким голосом, так, чтобы это слышал Корейша, велел дежурному надзирателю «принять странника в дом» в случае, если объявится таковой.
Утром следующего дня дежурный надзиратель доложил полицейскому смотрителю: поздним вечером к заведению подъехал экипаж, из которого вышел священник и попросил его впустить. Священник назвался Павлом Корейшей, протоиереем из города Павловска, благодаря нечаянной оказии прибывшим в Москву, чтобы повидаться с родным братом, Корейшей Иваном Яковлевичем. Помня приказ Боголюбова, удивленный служитель проводил визитера в подвал. Не доходя до двери помещения, в котором содержался многострадальный Иван Яковлевич, отец Павел услышал, как брат зовет его по имени, стуча кулаком в запертую дверь. Они с ним свиделись, а дежурный надзиратель поведал обо всем произошедшем остальным служащим доллхауза. Те поделились рассказом со своими близкими, те рассказали своим знакомым, и вскоре уже по всей Москве от человека к человеку передавались рассказы о чудесном провидении Иваном Яковлевичем выздоровления смотрителевой дочки и визита из Павловска собственного брата. Сначала к Корейше, чтобы испросить у него совета или предсказания, стали приходить жены и родные служащих больницы, но через некоторое время, как то было и в Смоленске, в Московский доллхауз испытывающие страдания и любопытные потекли потоком.
Надзиратель больницы по фамилии Иголкин воспользовался сложившейся ситуацией к собственной выгоде, взявшись пропускать к юродивому прорицателю посетителей. После того, как завершался утренний обход, он с черного хода за мзду, размер коей определял по внешнему виду человека, впускал к Ивану Яковлевичу в подвал на полчаса по одному посетителю.