Италия не могла обеспечить финансами великое предприятие. Италийское общество, впрочем, уже догадывалось, что завоевание Парфии после завоевания Понта и Сирии еще больше нарушит, к выгоде для Востока, равновесие провинций; циркулировавшие слухи о желании Цезаря перенести столицу на Восток, в Илион или Александрию, были только предвидением угрожавшей опасности.
Теперь эта до сих пор смутная опасность приняла отчетливые очертания в принятых в Брундизии решениях: Антоний переносил на Восток центр своей политической и военной деятельности; единственной слабой связью, которую он сохранял с Италией, было сохраненное за ним право проводить там набор войска. Но могла ли Италия, после того как она была главой Римской империи, согласиться стать лишь ее рукой и защищать своими людьми империю, лучшие плоды которой у нее были отняты? Антоний, все более и более увлекавшийся идеей войны с парфянами, ободряемый своим успехом, природной смелостью и неизмеримой властью, которой он располагал в обстановке полного хаоса, не колебался более и с закрытыми глазами бросился в темное будущее.
Разделение Востока и Запада
Как бы то ни было, этот брак показывает, что прошлой зимой любовь к Клеопатре удерживала Антония в Александрии меньше, чем его политические замыслы. Когда события вынудили его разом изменить эти проекты, он, не колеблясь, заменил брак с Клеопатрой браком с Октавией. Но брундизийский договор имел еще ббльшую важность с другой точки зрения: он свидетельствовал, что кроме революции и анархии империи угрожают другие центробежные силы — антагонизм между Западом и Востоком. Этот договор действительно предупреждал на три столетия раздел Римской империи на Западную и Восточную, окончательно свершившийся только в эпоху Диоклетиана; в нескольких строках он отнимал у Италии обширные домены, завоеванные ею двести лет тому назад. Италия двести лет жила грабежом Востока; когда поступление восточной дани прекратилось, она испытала большое потрясение и сильно страдала от этого. Что случилось бы с Италией, если бы эта дань, вместо того чтобы поступать в Рим, задерживалась бы в Афинах, где Антоний думал основать свою столицу, ожидая того времени, когда ее можно будет перенести в Александрию? Какие хаос и революция в экономическом строе произошли в столетие, когда эта дань стала тратиться не в Италии и Европе, а на Востоке! Однако эта глубокая революция была необходимым следствием великого замысла завоевания Парфии. Было очевидно, что для выполнения такого великого проекта внутри Азии нужно было переместить центр империи к востоку, особенно в ту эпоху, когда почти разоренная Италия не могла обеспечить финансами великое предприятие. Италийское общество, впрочем, уже догадывалось, что завоевание Парфии после завоевания Понта и Сирии еще больше нарушит, к выгоде для Востока, равновесие провинций; циркулировавшие слухи о желании Цезаря перенести столицу на Восток, в Илион или Александрию, были только предвидением угрожавшей опасности.
Теперь эта до сих пор смутная опасность приняла отчетливые очертания в принятых в Брундизии решениях: Антоний переносил на Восток центр своей политической и военной деятельности; единственной слабой связью, которую он сохранял с Италией, было сохраненное за ним право проводить там набор войска. Но могла ли Италия, после того как она была главой Римской империи, согласиться стать лишь ее рукой и защищать своими людьми империю, лучшие плоды которой у нее были отняты? Антоний, все более и более увлекавшийся идеей войны с парфянами, ободряемый своим успехом, природной смелостью и неизмеримой властью, которой он располагал в обстановке полного хаоса, не колебался более и с закрытыми глазами бросился в темное будущее.