Возвращение в Рим Антония
Возвращение Антония увеличило волнение. Через 10 дней натупало 1 июня, и всех беспокоило, каковы были истинные проекты консула относительно первого сенатского заседания. Воображение разыгрывалось: настораживали малейшие жесты Антония. Последний после своего приезда, казалось, желал спрятаться от всякого проявления любопытства. Публично он показывался только окруженный ветеранами и охраной из итурийских арабов, купленных на невольничьем рынке; он приказал хорошо охранять ворота своего дворца и принимал чужих людей только с большими предосторожностями.[126] Каковы могли быть основания для таких предосторожностей? Неопределенность была велика, и через два или три дня по Риму распространился очень важный слух, наполнивший ужасом консерваторов, родственников и друзей заговорщиков: говорили, что Антоний не только хочет получить Галлии, но что он хочет сделать это сейчас же, не дожидаясь следующего года; он возвращался к своему проекту от 16 марта — отнять провинцию у Децима Брута, чтобы уничтожить таким образом самую важную опору консервативной партии.[127] Говорили еще, что, несмотря на амнистию, Луций Антоний намерен возбудить процесс против Децима Брута по поводу смерти Цезаря и что другие выступят обвинителями Брута и Кассия.[128] Беспокойство высших классов усилилось; все забыли о происках Октавиана, спрашивали себя: не грозит ли опасность с другой стороны, если Антоний в поисках популярности более тайным образом, чем так называемый сын Цезаря, будет выступать против амнистии 17 марта? Однако во всех этих слухах о создании каких-то определенных проектов на совещаниях, проходивших в доме консула после его возвращения, было много преувеличений. Ободренные успешным набором солдат, Луций и Фульвия, вероятно, побуждали тогда Антония воспользоваться дезорганизацией знати, уничтожить амнистию, призвать к суду тираноубийц и открыто выступить мстителем за Цезаря. Они старались доказать, что, когда ему удастся рассеять и изгнать всех заговорщиков, то он с помощью ветеранов станет еще более могущественным, чем Цезарь в 59 году во главе коллегий Клодия. Впрочем, момент казался превосходным: Антоний располагал македонскими легионами, отданными сенатом под его начальствование, и был в состоянии набрать сколько угодно солдат из ветеранов Цезаря в день, когда он призовет их для мести за своего генерала и для защиты его дела, если консерваторы осмелятся сопротивляться при помощи армии Децима Брута.
Положение Антония
20—30 мая 44 г. до Р. X
Но если Луций и Фульвия настаивали, то сам Антоний колебался гораздо сильнее, чем считало общество. Его страх перед консерваторами был еще значителен; он предвидел сильное противодействие со стороны Долабеллы, бывшего его врага; он знал, что народные трибуны — Луций Кассий, Тиберий Каннуций и даже Карфулен, храбрый солдат Цезаря, — объявили себя его противниками;[129] что сам Гирций снова стал колебаться, напуганный хищениями, сделанными Антонием в государственном казначействе;[130] что Фуфий Кален, бывший с некоторого времени в дурных отношениях с Цицероном, написал ему, предлагая примирение.[131] Кроме того, распространился слух, что Брут и Кассий хотели покинуть Италию и поднять восстание в провинциях.[132] Чтобы содействовать возвращению сенаторов в Рим, Антоний постарался расположить к себе Долабеллу и распустил беспокойные слухи. Но скольких из сенаторов удастся ему напугать? Приедет ли Цицерон? Можно ли будет ему рискнуть уничтожить амнистию, т. е. начать гражданскую войну в семь или восемь дней, к приближающемуся первому июня? На это не было ответа. Прежде он, возможно, не поколебался бы совершить это безумство, но теперь, когда он один оказался во главе правительства, среди опасностей, неся ответственность за неожиданно возникшую ситуацию, предоставленный всеобщей критике и ненависти, он чувствовал робость; и в первый, может быть, в первый раз в жизни действовал благоразумно и уравновешенно.
127
Цицерон (A., XV, 4, 1) показывает нам, что Аттик писал ему 23 мая о распространившемся в Риме слухе, т. е. об этом намерении: «…si quidem D. Bruto provincia eripitur.»
128
Cicero, A., XV, 5, 3 (писано 27 или 28 мая: Ruete, Согг. Cic., с. 20): «Quod si, ut scribis, L. Antoni us in D. Brutum, reliqui in nostros, ego quid faciam?» Эта фраза очень точно указывает на судебные обвинения против заговорщиков, а не на войны или экспедиции. Почему Л. Антоний должен был выступить против Д. Брута, тогда как все говорили, что Галлию желал получить Марк? И как мог ставиться вопрос о войне с Брутом и Кассием, когда у них не было армии?
129
Cicero, А., XV, 4, 1; Phil., Ill, IX, 23 (однако недостоверно, что Каннуций и Кассий выступили против него в этот момент).
130
Ibid., 2, 4: ПеутёА. оисо; обозначает Гирция (хотя это слово немного двусмысленно), как доказывает место из Цицерона (А., XIV, 21, 4).