Ответ Антония
Тенденция присваивать дурные мотивы, это безумие взаимного преследования, распространяющееся в эпохи великих социальных кризисов во всех классах и партиях, является очень опасной болезнью, ибо тот, кто преувеличивает число и злонамерения своих врагов, часто достигает того, что превращает в настоящих врагов тех, кто был ими только в его воображении. Это и произошло тогда. Никто из заговорщиков не понимал смятений и колебаний Антония; они воображали, что с приходом в Италию македонских легионов он уничтожит амнистию, и ввиду опасности, угрожавшей всем участникам заговора, еще деятельнее вели интриги среди македонских легионов и у Октавиана. Позволил ли последний себя убедить, трудно сказать, но ясно, что приблизительно к этому времени Антоний уже знал о тех интригах, которые группировались среди македонских легионов. Иначе нельзя объяснить, почему Антоний в этот момент так резко и без видимой причины, отбросив все колебания, с яростью набросился на заговорщиков, консерваторов и Октавиана. Вдруг после семнадцатидневного молчания, когда все думали, что он не станет уже отвечать Цицерону, он созвал 19 сентября сенат и произнес там очень сильную речь, направленную против великого оратора, обвиняя его в организации заговора против Цезаря.[279] Цицерон, обуреваемый гневом и страхом, внушаемым ему Антонием с его замыслами и ветеранами, остался в этот день дома.[280] Между тем во второй половине сентября пришло известие, что Децим Брут вернулся из своей экспедиции в Альпы и что солдаты провозгласили его императором.[281]
Предполагаемый заговор Октавиана против Антония
октябрь 44 г. до Р. X
Консерваторы воспрянули духом, Антоний постарался заразить своих цезарианским энтузиазмом; он приказал на пьедестале памятника Цезарю сделать надпись: Farenti optime merito;[282] 2 октября он произнес на народной сходке такую резкую речь против заговорщиков, что консерваторы считали амнистию 17 марта уже уничтоженной;[283] наконец, несколькими днями позже, 4 или 5 октября, он расставил ловушку Октавиану.[284] Внезапно пронесся слух, что Антоний нашел у себя в доме убийц, которые признались, что были подосланы Октавианом. Волнение в Риме было сильно, и впечатления очень различны. Немногие, впрочем, поверили этому. Цицерон и наиболее ожесточенные враги Антония даже поздравляли предполагаемого виновника и сожалели, что удар не попал в цель; но мать Октавиана была напугана: она прибежала к сыну, умоляя его удалиться на «некоторое время из Рима, чтобы переждать грозу. Октавиан проявил тогда большую храбрость: он не только не хотел уезжать из Рима, но даже приказал, как обычно в часы визитов, открыть для всех двери своего дома и, как всегда, принимал клиентов, просителей и ветеранов. Антоний, однако, собрал группу друзей, рассказать им о признании убийц и просил совета. Тогда в присутствии консула произошла любопытная сцена. Едва Антоний окончил речь, все поняли, что под видом совета он просит их разделить ответственность за ложное обвинение и за процесс, направленный против сына Цезаря. Но ответственность была серьезной, и поэтому воцарилось тягостное молчание: никто не осмеливался дать какой- нибудь совет. Наконец, кто-то прервал молчание и попросил привести убийц и допросить их перед присутствующими. Антоний ответил, что в этом нет необходимости, и перевел разговор на другую тему; его друзья в большом смущении не стали ему возражать, и скоро он отпустил всех.[285] Никто не слыхал более разговоров об убийцах.
Отъезд Антония в Брундизий
Замысел, хотя и ловко задуманный, не удался, и друзья консула теперь беспокоились только по поводу македонских легионов. Это беспокойство было так велико, что Антоний и Фульвия[286] решили отправиться навстречу легионам в Брундизий. Легко предугадать, в каком состоянии духа они уехали 9 октября;[287] они предполагали повсюду найти подкупленных лиц и убийц. На этот раз Октавиан через несколько дней последовал за ними. Ловушка, расставленная Антонием, только доказала Октавиану и его друзьям, что сенаторы правы и что Антоний хотел присвоить себе все наследство Цезаря;
Октавиан расположил к себе консерваторов, врагов Антония,[288] которые, одержимые ненавистью, думали, что Октавиан хотел быть для Антония новым Брутом. В действительности же Октавиан, как достойный соперник заговорщиков, был смущен поздравлениями и похвалами аристократов за проект, о котором он даже не думал.
284
По Николаю Дамасскому, происшествие произошло четырьмя или пятью днями ранее отъезда Антония, состоявшегося 9 октября (Cicero, F., XII, 23, 2).
285
Это один из наиболее темных моментов в истории Октавиана. Хотя история, написанная Николаем Дамасским, имеет несколько придворный оттенок, я все же следовал его рассказу, потому что он вполне реален. Невозможно, как указывает Аппиан (В. С., III, 39), чтобы Октавиан думал тогда об убийстве Антония: это было предприятие трудное, опасное, очень смелое и, следовательно, противоречащее обычному благоразумию и сомнениям Октавиана. Вели Антоний, который был более смел и дерзок, не рисковал заказать убийство Октавиана, то тем более невозможно, чтобы робкий Октавиан желал убить Антония. Все было подстроено самим Антонием. Впрочем, Цицерон (F., XII, 23, 2) говорит, что никто в Риме серьезно не верил обвинению. Показания Светония { Aug., 10) и Сенеки (De Clem., I, IX, 1) не могут иметь значения ввиду наличия других источников.
286
Рассказ о наказании центурионов в Брундизии свидетельствует о том, что Фульвия отправилась туда вместе с Антонием. См.: Cicero, Phil., Ill, II, 4; V, VIII, 22).
288
Ibid.: prudentes et boni viri et credunt factum et probant… magna spes est in eo (Октавиан). Nihil est quod non existimetur laudis et gloriae causa facturus.