Он слышал, как все вокруг него выражали желание, чтобы Антоний на этот раз не избежал смерти, чтобы его солдаты взбунтовались, чтобы кто-нибудь набрался мужества совершить смелый государственный переворот, чтобы отнять у него власть. Будучи по природе человеком благоразумным и почти робким, только начинавшим свою политическую карьеру, Октавиан с большим трудом решился бы на отважное предприятие, о котором мы расскажем ниже, если бы не чувствовал помощи или, по крайней мере, одобрения могущественных личностей. Следовательно, можно предположить, что он принял не только эти похвалы как должное, но и вид человека, действительно пытавшегося погубить Антония. Резкие речи консерваторов, а особенно его шурина Гая Марцелла, внушили ему идею набрать в Кампании между ветеранами Цезаря телохранителей, как сделал это в апреле Антоний, — идею, вполне одобренную его консервативными друзьями. Все думали, что при таком отчаянном положении было бы выгодно иметь в Риме два корпуса ветеранов, чьи силы, в случае если они будут врагами, оказались бы равными. Это были советы, продиктованные ненавистью к Антонию и данные с той легкостью, которая доказывает, что люди дают их, не неся за это ответственности. Опасность была уже так велика, что Октавиан и его друзья решились на эту меру, несмотря на ее крайнюю смелость. Они собрали своих слуг и клиентов, погрузили на мулов столько денег, сколько могли, и, образовав большой отряд, выехали в Капую под предлогом продажи доменов, принадлежащих матери Октавиана.[289]Приблизительно в это же время выехал из Рима и Цицерон.[290] Он начал писать в ответ на речь Антония свою вторую филиппику, являющуюся чудной карикатурой, которую многие историки ошибочно приняли за портрет; в ней он излил всю ярость, возникшую из-за нанесенных ему оскорблений. Но он не собирался опубликовать эту филиппику: приписывая своему врагу проекты резни, он вдруг действительно испугался угрожающего прибытия македонских легионов. Цицерон направился в Путеолы, чтобы вернуться к своим занятиям и начать свой трактат «De officiis».
Октавиан в компании
Таким образом, во второй половине октября, в то время как Цицерон работал над описанием «совершенных» нравов «идеальной» республики, агенты Октавиана и Антония оспаривали друг у друга в Южной Италии ветеранов Цезаря и новобранцев. Антоний был в Брундизии, где между октябрьскими нонами и идами в два приема высадились четыре легиона и многочисленная галльская и фракийская кавалерия.[291] Но они не были спокойны. Письма, которые Октавиан писал в предшествующие месяцы к своим македонским друзьям, объявляя Антония изменником партии Цезаря, не остались без ответа, особенно со стороны старых солдат диктатора, которых много было в четвертом и марсовом легионах. Интриги офицеров, друзей Октавиана, а также друзей консерваторов, увеличивали раздражение; наконец, солдаты были недовольны тем, что им помешали принять участие в войне с парфянами, на которую все смотрели как на близкую и очень выгодную, а вместо того посылают в Галлию, где они должны оставаться в бездействии и бедности. В вознаграждение за это они рассчитывали получить значительный donativum. По всем этим причинам Антоний был принят ими холодно, и, когда он, собрав их, взошел на трибунал, чтобы обратиться к ним с речью, не раздалось ни одного аплодисмента. Недовольный этой холодностью, Антоний сделал первую ошибку, пожаловавшись на это в начале своей речи. Потом он сделал ошибку более важную, высказав, возможно, с некоторым преувеличением, свои подозрения и сожалея, что его солдаты вместо того, чтобы выдать эмиссаров Октавиана, явившихся для возбуждения мятежа, терпят их в своей среде. После горьких упреков он сообщил им приятную весть, пообещав раздать каждому по 400 сестерциев. Но солдаты ожидали гораздо большего, и конец речи был заглушен смехом, криками и насмешливыми репликами. Раздражительный характер Антония пробудил тогда в нем его властные инстинкты. Он приказал произвести расследование; несколько центурионов, бывшие на замечании (слово современное, но понятие древнее),[292] как самые беспокойные, были схвачены, приведены в занимаемый Антонием дом и там, если только не преувеличивали его враги, казнены в присутствии Фульвии. Ужасная женщина хотела, по словам Цицерона, присутствовать при кровавом зрелище, и ее одежды были забрызганы кровью, хлынувшей из горла одного центуриона.[293]
290
Письмо (F., XII, 23, 2) свидетельствует о том, что 9 октября Цицерон был еще в Риме, а другое письмо (А., XV, 8, 1), что 25 октября он приехал в Путеолы.
293
Арр.(В. С., III, 43–44). Ср.: Cicero, А., XVI, 8, 2. Находящийся у Аппиана рассказ об этих событиях довольно вероятен; однако, ошибочно думать, что эмиссары Октавиана уже принялись за дело. Трудно сказать, чем в действительности были казни в Брундизии; подробности, передаваемые Аппианом, слишком кратки, передаваемые Цицероном — слишком отрывочны и подозрительны. Возможно ли, чтобы Антоний казнил 300 человек? Cicero, Phil., Ш, 4, 10. Принадлежали ли центурионы ко всем легионам или только к марсову, как, по-видимому, говорит Цицерон (Phil., XII, б, 12; XIII, 8, 18)? Кроме того, по Цицерону, Антоний произвел две экзекуции: одну в Брундизии, а другую — в Suessa А и гипса; время и причина последней неизвестны.