Решение Цицерона
Как бы предчувствуя, что решение, которое он готовился принять, будет для него вопросом жизни или смерти, Цицерон снова впал в свою природную робость. Вероятно также, что аргументы агентов, друзей и родственников Октавиана увеличивали его нерешительность. Если союз, предложенный молодым человеком Дециму, расположил к нему самых недоверчивых,[362] если казалось неразумным легкомыслием отвергнуть помощь пяти легионов, когда война была так вероятна, то так же трудно было решиться доверить авторитет магистрата двадцатилетнему юноше, носившему имя Цезаря. Мучимый различными беспокойствами, Цицерон до 19 декабря не мог прийти к определенному решению. Однако в этот день нужно было на что-то решиться. Вечером 19-го он все еще колебался; утром 20-го, когда проснулся, он еще не знал, пойдет ли на заседание.[363]Это был решительный момент его жизни, момент высшей храбрости, последнего жертвоприношения, окончательной славы. И в это утро он наконец принял окончательное решение: шестидесятилетний старец, более ловко владевший пером, чем мечом, руководитель того политического мира, в котором восемь месяцев царила нерешительность, бросился в темную, оказавшуюся на пути его поколения, нескончаемую бездну, бросился с той смелостью, которую его робкая натура делала еще более прекрасной и которую можно считать героической, если подумать, как неопределенны и ужасны были обстоятельства. Он отправился в сенат,[364] куда, однако, не показались ни Гирций, ни Панса,[365] и произнес там третью филиппику — сдержанную речь, цель которой была прощупать почву в сенате, предлагая издать похвальный декрет в честь Децима Брута за его эдикт, в честь Октавиана — за его набор, в честь двух восставших легионов — за их восстание. Он предлагал равным образом, чтобы Пансе и Гирцию было поручено 1 января раньше всяких других дел назначить награды лицам, оказавшим услуги республике, начиная от вождей до солдат; наконец, он предложил уничтожить порядок распределения провинций, составленный Антонием 20 ноября, и оставить на местах всех правителей до тех пор, пока сенат не пришлет новых.[366] Речь была очень ловкой, потому что не затрагивала прямо вопрос о войне или мире; Варий Котила один слабо возражал против этого, и большинство, не боясь более скомпрометировать себя, одобрило все предложения.[367] В тот же день Цицерон повторил то же самое народу, произнеся свою четвертую филиппику.
Начало Мутинской войны
1 — 4 января 43 г. Р. X
Однако пришли первые известия о войне, если можно назвать войной ту борьбу, в которой оба противника старались избегать друг друга. Антоний и Брут начали с обмена письмами, в которых они очень учтиво убеждали друг друга уступить для взаимной пользы. Антоний приглашал Брута в силу legis de permutatione provinciarum удалиться из Цизальпинской Галлии; Брут от имени сената просил Антония уважать провинцию. Затем Антоний устроил свою главную квартиру и поместил ббльшую часть своей армии в Бононии (совр. Bologna). Он позволил Дециму Бруту вести свою армию к Мутине (совр. Modena) и расположиться там для долгой осады.[368] Ни тот, ни другой не спешили начинать военные действия. Децим не чувствовал в себе силы нанести удар по привыкшим к войне легионам Антония своей кое-как набранной армией; его намерением было тянуть время, чтобы дать возможность своим римским друзьям прислать помощь. Антоний, со своей стороны, быть может, и мог бы захватить врасплох и уничтожить Децима,[369] но хотел сперва возместить потери, причиненные ему восстанием легионов, и набрать многочисленную армию, которая была бы ему полезна независимо от того, разразится ли гражданская война или обе стороны придут к соглашению. Еще во второй половине декабря он послал несколько отрядов окружить Мутину и организовать там подобие осады;[370], т. е. был совершенно окружен только тогда, когда Антоний отчаялся возмутить его солдат. Кроме того, Цицерон (F., XII, 5, 2) говорит, что до второй половины февраля все силы Антония были в Бононии и Парме; следовательно, их не было для осады Мутины.
363
Об этом нам свидетельствует место Цицерона (F., XI, 6, 3). Цицерон говорит, что многие сенаторы отправились на заседание только тогда, когда утром 20-го увидали, что он идет туда. Это означает, что еще вечером намерения Цицерона не были определенными.
364
Cicero (Phil., Ill, 1, 1; V, XI, 30) говорит, что он каждый день требовал созвания сената, но он противоречит самому себе в конфиденциальном и, следовательно, более искреннем признании, сделанном в F., XI, 6, 2.
367
Вопреки мнению Nake и Bardt’a, считающих, что они не были одобрены. См.: Cicero, Phil., IV, И, 6; IV, IV, 8; V, XI, 28; X, XI, 23; F., XII, 22, 3. См. также: Sternkopf в Philologus, Bd LX, с. 285 сл. — Дион (XLVI, 29) ошибается по поводу даты уничтожения закона о провинциях.