Предложения Антония сенату
Послы прибыли в Рим в первых числах февраля,[399] и Панса тотчас же созвал сенат: Цицерон, называвший в своих частных письмах обоих послов жалкими людьми,[400] надеялся, что это заседание будет решающим. Действительно, считая ненужной длинную речь, он на этом заседании в нескольких словах высказал свое мнение: Антоний не повиновался, он должен был быть объявлен hostis.[401]Но горячность ввела его в заблуждение относительно намерений других. Большинство консуляров не теряли надежды после этой посольской миссии вступить в соглашение с Антонием.[402] Фуфий Кален предложил отправить новых послов; Луций Цезарь, старый дядя Антония, крайний консерватор, убежденный, может быть, своими друзьями, предложил смягчить предложения Цицерона: пусть объявят не войну, а мятеж (tumultus); это будет знаком нарушения общественного порядка, но не началом настоящей гражданской войны. Панса, всегда старавшийся угодить цезарианцам и желавший даже предложить комициям закон об утверждении распоряжений Цезаря,[403] присоединился к предложению Луция Цезаря и направил прения по такому руслу, что это предложение было одобрено.[404]Цицерон в отчаянии приготовился к более сильному натиску на заседании следующего дня, где Панса должен был изложить письмо Гирция о схватке под Клатерной, и предложить наконец массалийцам все то, что отнял у них в 49 году Цезарь[405] и что они столько раз в продолжение последних месяцев требовали назад.
Восьмая филиппика
Не ограничиваясь исключительно этим, Цицерон произнес восьмую филиппику; в ней он отрицал вчерашнее решение, доказывал, что речь идет именно о войне, а не о мятеже; с жаром нападал на Калена, консуляров, послов и предсказывал конфискацию и резню, если Антоний одержит верх. Он жаловался также на то, что преступным бездействием охладили ревность италийских и галльских горожан, которые все были расположены к сенату. В конце речи он предложил дать солдатам Антония срок до 15 марта, чтобы покинуть его; после этого они должны рассматриваться, как мятежники. Его сильная речь произвела впечатление, и предложение было принято. Но Панса, желавший, быть может, дать удовлетворение сенаторам, которым он изменил накануне, выставил сперва другое предложение: он потребовал поставить за счет государства небольшой надгробный памятник и конную статую на форуме Сервию Сульпицию, как было принято по отношению к послам, убитым во время их миссии. Но Сервилий, бывший в мелочах боязливым хранителем законности, возразил, что Сервий не был убит, а умер от болезни.
Девятая филиппика
Тогда неутомимый старик произнес девятую филиппику, защищая предложение Пансы[406] и довольно софистически утверждая, что нужно рассматривать причины, повлекшие смерть, а не вид смерти. По поводу Массалии не приняли никакого решения.
Положение при Мутине
В действительности один только Цицерон хотел войны. Все другие говорили или действовали лицемерно с тайным намерением не довести дело до конца. Такова была цель не только Гирция, но и Октавиана, который, однако, очень охотно уничтожил бы Антония, тем более что его приезд на театр войны сделал положение весьма невыгодным для Антония. С тремя легионами и одной когортой Антоний осаждал два легиона ветеранов и пять легионов новобранцев, а сам стоял во главе армии из четырех легионов ветеранов и одного легиона новобранцев. Если бы Гирций и Октавиан напали на Антония, то он оказался бы между ними и Децимом и был бы либо раздавлен ими, либо вынужден бежать на север.[407] Вместо этого после стычки при Клатерне Гирций и Октавиан отвели своих солдат в лагерь и не сделали ничего более: Антоний парализовал действия Октавиана, Децима и Гирция, демонстрируя им то, что для тогдашних политиков было головой Медузы: месть за Цезаря. Настроение ветеранов во всей Италии снова было до такой степени благоприятно для Антония, что Вентидию без труда удалось призвать к оружию почти всех отпущенных солдат седьмого, восьмого и девятого легионов; таким образом, тогда было два легиона, называвшиеся седьмыми, и два легиона, называвшиеся восьмыми легионами Цезаря: легионы Вентидия и легионы Октавиана. А расположение ветеранов стоило для Антония в этот момент большой армии. Децим, обеспокоенный тайными интригами Антония, был так занят заботой о предотвращении мятежа среди своих солдат,[408]что не смел более выходить для нападения. Ослабевший от болезни Гирций не смел помериться силой со своим старым другом, осаждавшим Децима, чтобы отомстить за их общего благодетеля. Ок- тавиан, также напуганный смутной опасностью военного мятежа, обеспокоенный бездеятельностью Гирция, не знал, что делать, и, чтобы провести время, принялся за свои любимые литературные упражнения: он декламировал и писал целыми днями.[409]
399
Мне кажется, что дата десятой филиппики довольно правильно помещается на февральские нды Шмидтом (De epistoiis et a Cassio et ad Cassium datis, c. 27), если только принимать ее как приблизительную. Соображения Ganter’a в Neue Jahrbiicher fur Philologie und Paedagoglk, 1894, c. 613 сл., мне кажутся очень остроумными и в большей части приемлемыми, но, желая быть точным, он, по моему мнению, отводит слишком мало времени между сообщениями, и, таким образом, его теория рушится, если не допустить, что важные события, как, например, революция Брута в Македонии, происходили с математической точностью. По моему мнению, лучше оставить немного более места непредвиденному и несколько расставить даты; тем более что нет противоречий тому, что десятая филиппика была произнесена в середине, а не 4 февраля.
401
Мы не знаем речи, произнесенной Цицероном на этом заседании, |де, однако, он dixit sententiam (Cicero, Phil., VIII, I, 1: victa est… propter verbi asperitatem… nostra sententia).
402
Cicero, F., X, 28, 3: habemus Fortem senatum, consulares partim timidos, partim male sentientes; F., XII, V, 3: partim, inertes; partim improbos; Cicero, Phil., VIII, VII, 20.
406
Об этом свидетельствует письмо, написанное в марте Антонием Гирцию и Октавиану (Cicero, Phil., XIII, XV, 32: Massiliensibus jure belli adempta reddituros vos pollicemini). Предположение Ganter’a (Neue Jahrbiicher fur Phililogie und Paedagogik, 1894, c. 616), что восьмая и девятая филиппики произнесены в один и тот же день, очень вероятно.
407
Cicero (F., ХП, 5, 2) справедливо замечает, что в феврале Антоний был в полной власти Децима Брута, Гирция и Октавиана.