Одиннадцатая филиппика
март 43 г. Р. X
Он потребовал, чтобы война против Долабеллы с проконсульской властью над Сирией и очень обширными полномочиями над Азией, Вифинией и Понтом была поручена Кассию. Он не знал еще ничего точно относительно Кассия, но окрыленный хорошими вестями, полученными от Брута, не сомневался, что Кассию также удалось выполнить намерение, с которым он покинул Италию; для поддержки своего предложения он с уверенностью утверждал, что Кассий уже был господином Сирии, что он уже снова захватил Азию и что скоро об этом получат официальное уведомление.[431] Однако Панса, охранявший консерваторов, но не желавший видеть их слишком могущественными, на этот раз сильно возражал и воспрепятствовал голосованию. Тогда Цицерон постарался победить колебания сената, начав агитацию среди народа. Он приказал трибуну созвать народную сходку и под громкие аплодисменты снова изложил свое предложение. Но Панса вновь вмешался и воспротивился ему, говоря, что предложение не нравится матери Кассия, его сестрам и Сервилии.[432] Через несколько дней после долгих рассуждений было наконец утверждено предложение Калена.[433]Цицерон, очень настроенный против Пансы, вновь стал обвинять его в измене делу консерваторов, и обвинение это было до известной степени справедливым, потому что ловкий консул, действительно не желавший видеть консерваторов господами положения, уже некоторое время отказывал в посылке к Бруту части солдат, вновь набранных в Италии, и даже старался помешать многим, особенно молодым людям из зажиточных классов, отправиться служить под начальством главы заговора.[434] Несмотря на это, многие уехали, в том числе Марк Валерий Мессала Корвин и сыновья Лукулла, Катона, Гортензия и Бибула.
Гирций и Антоний
Эта неудача привела в уныние старого оратора и, напротив, ободрила друзей Антония, тотчас же задумавших новый маневр. 7 или 8 марта внезапно увидали, что наиболее известные сторонники Антония ходят печальные и угрюмые, образуют тайные сборища, поспешно принимают и посылают вестников, обращаются с вопросами к отдельным сенаторам, как например: что они сделают, если Антоний снимет осаду с Мутины? Все думали, что Антоний раскаивается. Панса хотел немедленно вмешаться для переговоров о мире. Усталость заставила самого Цицерона потерять на мгновение свою обычную бдительность. Наступил момент общей слабости, когда сенат решил отправить к Антонию новое посольство, составленное из пяти лиц всех партий, среди которых был сам Цицерон.[435] Однако Октавиан, боясь, что Мутина падет, побудил всегда нерешительного Гирция выйти из своих зимних квартир, овладеть Бононией и пройти до реки Скультены (совр. Рапаго) в пределах Мутины, чтобы дать знать о своем присутствии Дециму и ободрить его,[436] не нападая на Антония. Ни тот, ни другой не осмеливались на это. Их затруднение увеличивалось, ибо события в Македонии, уничтожение законов Антония, решение сената по поводу Марка Брута давали блестящее подтверждение обвинениям Антония, утверждающего, что Гирций и Октавиан защищают дело убийц Цезаря против дела ветеранов.
Октавиан решил успокоить цезарианскую совестливость своих солдат, обещая им вместо двух тысяч по двадцать тысяч сестерциев,[437]но, несмотря на этот прекрасный подарок, не осмелился вести их в сражение и, вместо того чтобы напасть на Антония, принялся вместе с Гирцием почти обхаживать его. Таким образом, Гирций, который из Бононии мог прервать сообщения между Антонием и его римскими друзьями, с крайней любезностью пересылал в Рим по адресу все перехватываемые письма Антония, а когда 12 марта он и Октавиан узнали, что из Рима отправляется новое посольство к Антонию, они в очень спокойном тоне поспешили написать ему письмо. В этом письме они рассказывали ему о смерти Требония и об ужасе, вокруг нее возникшем; они уведомляли, что сенат решился отправить к нему новое посольство; они почти извинялись, что сражались против него, говоря, что их целью было не навредить ему или помочь Дециму, а лишь спасти солдат Цезаря, запертых в Мути не; они просили Антония не ставить их в необходимость атаковать его, потому что они не были его врагами и оставили бы его в мире, если бы он перестал осаждать Децима или хотя бы позволил ввезти в Мутину хлеб.[438] Можно ли было быть более миролюбивыми? Они могли бы уничтожить его, но просили быть благоразумным и достаточно добрым для того, чтобы в ожидании прибытия послов пропустить съестные припасы в Мутину.
434
Cicero, ad Brut., II, VI, I. Я обращаю здесь внимание, что два письма ad Brutum (II, 3 и 5) являются двумя частями одного и того же письма, написанного Брутом к Цицерону I апреля, и что два письма ad Brutum (II, 4 и б) являются двумя частями ответа на него, написанного 12 апреля.
437
Dio, XLVI, 35.; App., В. C., Ill, 48; однако он ошибается в дате этого увеличения, помещая его перед голосованием сената 2 января. Это очевидная ошибка, потому что в этом случае не возник бы впоследствии спор между Октавианом и сенатом по поводу задолженной солдатам суммы, о чем мы скажем в следующей главе.
438
О содержании этого письма можно судить исходя из ответа Антония, отрывки которого дает нам тринадцатая филиппика.