Потом он написал два очень сухих и дерзких письма Планку и Лепиду.[446] Он удивлялся тому, что многие люди стараются чинить все новые препятствия на его пути. Последние дни марта и первые дни апреля для всех были полны беспокойства и тревоги. Каждый спрашивал себя: что происходит вокруг Мутины, что замышляют на Востоке Долабелла и Кассий? В Риме в какие-то моменты считали, что все погибло: говорили, что Мутина находится на краю гибели, что консулы изменили делу сената.[447] Цицерон был вынужден показываться на публике со спокойным лицом, подбадривать всех и вселять уверенность, какой, вероятно, не было у него самого. 7 апреля[448] в сенате были прочитаны новые письма Планка,[449] который, узнав, что вспомогательные войска Пансы действительно выступили, поспешил написать, что он до сих пор скрывал свою преданность республике, чтобы удостовериться в верности легионов, которые Антоний старался склонить к мятежу. Но когда Цицерон предложил для него некоторые привилегии, в сенате разгорелся жаркий спор, который длился два дня, ибо Сервилий, упорный в своей ненависти, не хотел давать никаких привилегий старому стороннику Цезаря.[450]
Письма Кассия и Брута
К счастью, 9 апреля с разных сторон были получены известия о Кассии. Высадившись в провинции Азии раньше Долабеллы, он получил деньги от Требония, а от квестора Лентула, которого удалось привлечь на свою сторону, — отряд кавалерии, посланный вперед Долабеллой. Потом, набрав в Азии новых солдат и собрав деньги, он вторгся в Сирию, где пять легионов правителей Сирии и Вифинии, осаждавшие в Апамее Цецилия Басса, перешла на его сторону; за ними скоро последовал и легион Цецилия Басса. Таким образом, консервативная партия имела теперь на Востоке новую армию, и Долабелла погиб. Но, с другой стороны, два дня спустя после этих счастливых известий Цицерон получил от Брута очень странное письмо, посланное 1 апреля. В этом письме знаменитый заговорщик казался напуганным и просил совета: потеряв Азию и все, что с ней было связано, он оказался без денег (шестнадцать миллионов талантов уже были израсходованы); Брут писал, что, по его мнению, прежде чем обнародовать полученные от Кассия известия, их надо хорошо обдумать; он признавался, наконец, что не знает, как обращаться с Гаем Антонием, братом Марка, сдавшимся ему в плен недавно в Аполлонии. Просьбы Гая «слишком тронули его».[451] Действительно, Брут, как все ученые, вынужденные действовать, был очень непроницательным человеком; в то время как он забавлялся, чеканя монету с фригийской шапкой, кинжалами и надписью ЕЮ MAR (Idus Martiae), хитрый Гай Антоний дурачил его льстивыми словами и старался поссорить с Цицероном, говоря, что последний приводит в отчаяние цезарианцев, с которыми, однако, можно сговориться; что глупо доверяться Октавиану, вместо того чтобы стараться прийти к соглашению с его братом. В общем, он постарался возобновить прежнее недоверие заговорщика к сыну Цезаря. Таким образом, слабый Брут сделался наконец его другом и стал мечтать о союзе с Антонием против Октавиана. Он даже совершил поступок, о котором не осмелился рассказать Цицерону: дал Гаю командование над Иллирией вместо Ватиния. Цицерон сухо отвечал ему на следующий день, что у него нет денег, что нельзя более набрать солдат, что нужно держать Гая Антония в качестве заложника до тех пор, пока не будет освобожден Децим;[452] что же касается известий о Кассии, то он считает лучше объявить их во всеуслышание, чем держать втайне.
Натянутые отношения между Брутом и Цицероном
452
Письма Цицерона ad Brut. (II, 4 и II, б) являются одним ответом Цицерона, из которого сделали два письма.