Поход Антония
С четырьмя легионами и бывшей еще в хорошем состоянии конницей, с отрядами солдат, которых Антоний набрал, но которые не были еще ни сформированы в легионы, ни вооружены, он прошел 22 и 23 апреля 30 миль, отделявших Мутину от Пармы. Вечером 23-го он, подобно вихрю, обрушился на Парму и отдал город солдатам, опустошившим его.[479] 24 и 25 апреля он прошел 40 миль от Пармы до Плацентии (совр. Piacenza); 26-го он двинулся по Мульвиевой дороге к Дертоне (совр. Tortona), отстоящей приблизительно на 100 километров, куда прибыл, вероятно, 28-го, дал там однодневный отдых своим солдатам и предпринял 30 апреля восхождение на горы, отделявшие его от Vada Sabatia (совр. Vado). Децим, напротив, слишком рассчитывал на силы своей армии, которая частично состояла из новобранцев, была истощена осадой и не имела ни мулов, ни лошадей,[480] потому что их съели во время осады.[481]Поэтому в первые дни его движение было медленным. В это время Октавиан отправился со своей армией в Бононию, чтобы подготовить торжественное перенесение останков Гирция и Пансы.
Дальнейшие несогласия между консерваторами в Риме
Все это стало известно в Риме в первых числах мая, в тот момент, когда мнимая уверенность в поражении Антония повергла всех в новое замешательство. Мутинская победа — любопытное противоречие, показывающее, до чего дошло политическое разложение высших римских классов, — как раз повредила авторитету человека, которому принадлежала в этой победе главная заслуга, Цицерон понимал, что необходимо было, не теряя ни минуты, воспользоваться полным беспорядком, в котором находилась цезарианская партия, чтобы нанести ей смертельный удар, начав с уничтожения Антония. Он был полон нетерпения и досаждал сенату и сенаторам, желая помешать им уснуть в блаженной иллюзии о победе, которая была непрочна. После смерти консулов управление республикой было поручено неведомому пропретору Авлу Корнуту, другими словами — во главе республики не было никого. Во время осады Мутины опасность придала некоторую силу утомленному собранию, но теперь большинство сенаторов, согласившихся на войну скрепя сердце и желавших пребывать в обмане, что нет более поводов к беспокойству, усилиям и борьбе, не оказывало более прежнего внимания оратору филиппик и рассматривало его речи как безумную болтовню исступленного старика. Кроме того, оживали споры из-за выгод, глухое личное соперничество, мелкие личные споры. Нельзя было более принять никаких серьезных мер, потому что собрание умело всегда затягивать обсуждение и откладывать его в долгий ящик: оно одобряло только медленные средства. Цицерон не чувствовал более своей власти над сенатом, как было в прошлом месяце, и замечал, что смерть Пансы была для него самого несчастьем, ибо, несмотря на свои уловки, знаменитый консул был, по крайней мере, энергичным и благоразумным человеком.[482]
Растущие затруднения
Как только в Риме узнали, что Децим один преследует Антония, появились новые трудности. Старый раздор между сторонниками Октавиана и его врагами, утихнувший во время войны, возник вновь. Многие члены сената негодовали на Октавиана, остававшегося в бездеятельности в Бононии;[483] родственники заговорщиков, беспокойные враги и завистники молодого человека, которых было так много, воспользовались этим недовольством, чтобы навредить ему. Два сенатора, Луций Эмилий Павел, брат Лепида, и Ливий Друз, предложили назначить Децима командующим легионами ветеранов, набранными Октавианом.[484] Это была политика борьбы, которая, будучи проведена с энергией и умом, могла бы отнять у Октавиана любую возможность навредить. Напротив, другие, среди которых был Цицерон, понимали, что победа не была окончательной; они советовали быть благоразумными и продолжать льстить Октавиану и пользоваться им для защиты Италии.[485] Кассий, самый умный из заговорщиков, кажется, готов был в этот момент вступить в переговоры, чтобы заключить с Октавианом соглашение.[486] Эта политика, хоть и противоречащая первой, также могла привести к благоприятному результату, если бы имелось мужество следовать ей до конца. При всеобщей апатии сенат не мог решиться ни на ту, ни на другую политику и принял среднее решение, несшее опасности обоих предложений и не имевшее никакой выгоды. Предложение Эмилия и Ливия было найдено слишком смелым, и сенат не одобрил его, боясь, что солдаты не пожелают ему повиноваться.[487] Но он не решился вступить и в переговоры с Октавианом, чтобы сделать из него союзника, а предоставил его самому себе, оставив его без приказа во главе легионов.
479
Cicero, FM XI, I3a. Ср.: Cicero, F., X, 33, 4: Parmam direptam. Враги Антония должны были преувеличивать событие, чтобы представить Антония разбойником и возмутителем рабов. У Антония не было времени на разграбление городов или опустошение эргастулов.
483
Историки древности, слишком привязанные к традициям, благоприятным Августу, не поняли, что отказ Октавиана участвовать в преследовании Антония был первой причиной раздора между сенатом и Октавианом.
484
См. письмо Цицерона (F., XI, 19, 1), написанное 21 мая. Следовательно, предложения были сделаны в первой половике мая, а не тотчас после известия о победе при Мутике. Это указывает, что предложение не было беспричинной провокацией, как хотел бы Дион (XLVI, 40), а что око было сделано, когда в первых числах мая узнали, что Октавиак не бросился преследовать Антония.
485
Cicero, F., XI, 14, 1: mirabiliter, mi Brute, laetor, mea consilia measque sententias probari de decemvir is, de omando aduiescente. Письмо было написано в конце мая в ответ на письмо Брута, присланное в начале мая. Это доказывает, что: 1) предложение о decemviri было сделано Цицероном; 2) в начале мая Цицерон думал, что нужно omare adulescentem и что были противники этого (так как он радуется, что Децим Брут согласен с ним).
486
Это, по-видимому, следует из Диона (XL VII, 28), по которому Кассий τω τε Καισαρι περι των συναλλαγων επεστειλε.