У него было время взять голодным мором город раньше, чем позади его мог разразиться страшный мятеж. Перузианская война была только жалкой пародией на гражданскую войну.
Сдача Луция
Но если Италия не поднялась, чтобы прийти на помощь буйному демагогу, очень быстро превратившемуся в вождя консерваторов, то разве генералы Антония, располагавшие четырнадцатью легионами (одиннадцатью прежними и тремя новыми легионами Планка), могли допустить, чтобы был разгромлен брат их вождя маленькой армией, состоящей из семи легионов? Однако, хотя положение Перузии в январе и феврале становилось со дня на день все более критическим,
Кален не покидал Галлии; Азиний, Вентидий и Планк приблизились к Перузии, но не делали никаких серьезных усилий для освобождения Луция.[752] Они оказались точно в таком же положении, как Октавиан и Гирций под стенами Мутины, когда явились для освобождения Децима Брута: они не были уверены в своих солдатах, не знали положения, которое могло быть создано этой войной, и не одобряли безумной политики Луция и Фульвии, которые в то время, когда власть опиралась на верных легионеров, начали войну, цель которой была — лишить ветеранов их вознаграждений. При таких условиях сама Фульвия не могла заставить их идти вперед; для этого нужно было, чтобы им отдал приказ победитель при Филиппах или чтобы он лично явился командовать ими. Но Антоний не слал приказа и не приходил сам. В то время как его брат со своей армией страдал от голода в стенах Перузии, он, легко изгнав мелких сирийских князей, отправился зимовать в Александрию. Там в царском дворце участвовал в праздниках, забавах и развлечениях уже не со знаками проконсульской власти, а одетый в греческий костюм как частное лицо, как гость и любовник египетской царицы.[753] Неожиданно для всех великая опасность исчезла. В первых числах марта Луций, не имевший более съестных припасов, сдался. Октавиан, не желавший волновать Марка Антония, обошелся с Луцием благосклонно — оставил на свободе, простил солдат и предложил им перейти на его сторону. Однако в результате перенесенных испытаний и страха он был полон гнева; ветераны также устали от прошедшей войны, едва не лишившей их земли. Чтобы успокоить ветеранов, запугать Италию и заставить ее окончательно примириться с конфискациями и владычеством триумвиров, Октавиан осудил на смерть декуриоиов Перузии, а также часть пленных всадников и сенаторов. Среди них были Гай Флавий, друг Брута, и Клодий Вифинский. Город должен был быть отдан на разграбление солдатам, но для этого не хватило времени: пожар, по-видимому случайный, разрушил его раньше.[754]
Четвертая эклога Вергилия
По иронии судьбы, в конце 41-го — начале 40 года добродушный Вергилий написал свою четвертую эклогу «Об обновлении мира» в честь своего друга Поллиона, который должен был стать консулом в 40 году и у которого во время этих событий родился сын. Во все беспокойные времена, когда происходит расширение культурных связей, одновременно с желанием познать действительность увеличиваются стремления познать потусторонние ощущения, смешанные с мистическими надеждами. В то время была мода на известные стоические и академические идеи, которые, по-видимому, сочетались с этрусскими суевериями, уже давно известными в Риме, и с религиозными традициями сивиллиных книг, по которым мир должен был периодически обновляться. Обновление мира было любимым сюжетом для разговоров, и гаруспик Волкаций видел его предзнаменование в комете, появившейся в 44 году во время знаменитых игр в честь победы Цезаря. Вергилий воспользовался рождением ребенка Поллиона и его консульством, чтобы выразить в мелодических стихах эти смутные философские и религиозные идеи и предсказать, что именно с консульства Поллиона начнется эра мира, порядка и справедливости, в течение которой будет жить этот младенец. Но увы! Действительность отвечала на пророчества поэта резней и пожаром в Перузии.
754
По поводу темного и страшного эпизода об агае penisinae см.: Groebe, Арр. ad Drumann (G. R., I2, c. 474 сл.).