Голод
В то время как Август занимался отдаленными восточными границами империи, а аристократическая и народная партии готовились к борьбе в судах по поводу процесса Прима, голод охватил беззащитный город. Народ удовольствовался сперва сожалениями, что Август более не консул, утверждая, что, если бы он был консулом, не было бы недостатка в хлебе;[225] но когда страдания от голода усилились, а в довершение несчастья Тибр вышел из берегов, изгнав из их жилищ несчастных плебеев, уже не имевших хлеба, народ поднялся, произвел манифестации, провозгласил Августа диктатором и отправил к нему депутации, умоляя его, подобно Помпею в 57 г.,[226] взять на себя заботу о снабжении города продовольствием, — короче говоря, в несколько дней народ разорвал на куски последнюю конституционную реформу, выработанную с такой заботливостью. Август сначала отказался от этой диктатуры, предложенной мятежниками; но когда народ окружил сенат, угрожая сжечь курию вместе с сенаторами, если они не назначат его диктатором[227] он понял, что голодный народ и переговоры с иностранными державами требуют различной дипломатии, и согласился взять на себя заботу о продовольствии. Он назначил из бывших преторов praefecti frumenti dandi[228] и начал раздавать хлеб,[229]приказав подвозить его отовсюду. Чтобы показать пример ленивой аристократии, он поручил своему пасынку Тиберию наблюдать за выгрузкой хлеба в Остии и перевозкой его в Рим.[230] Таким образом, Клавдий, потомок одной из самых гордых и знатных римских фамилий, должен был заняться перевозкой хлеба в Рим — почти что второй Эгнаций Руф! Но этот молодой человек действительно имел некоторые из тех качеств старой аристократии, которые встречались теперь только в книгах: энергию, серьезность, желание показать себя.[231] И однако, общество не успокоилось. Недовольство, вызванное голодом, дало новые силы пуританскому движению; когда отказались от мысли сделать Августа диктатором, начали предлагать избрать его пожизненным цензором. Было очевидно, что без более серьезного надзора за нравами государство идет к гибели; никто лучше Августа не мог осуществить этот надзор. Август, который не желал этой новой трудной должности, но и не имел мужества противиться сильному народному желанию, предложил сенату компромисс, назначив выборы цензоров. Они действительно произошли, и избраны были два выдающихся лица: Луций Мунаций Планк и Павел Эмилий Лепид.[232] Недовольство все же продолжалось. Народ продолжал упорно требовать, чтобы Август принял диктатуру или цензуру, желая видеть его облеченным всей полнотой быстрой и энергичной власти, и Август был, наконец, вынужден уступить. Он не хотел принимать ни имени, ни власти диктатора или цензора: он согласился, конечно, предполагая пользоваться этим только при заботе о продовольствии, чтобы сенат дал ему право издавать эдикты, как если бы он был консулом, всякий раз, как он найдет это нужным для общественного блага, т. е. чтобы та дискреционная власть надзора за провинциями, которую дали ему несколько месяцев тому назад, была распространена на Рим и на Италию.[233] Следовательно, он был облечен полудиктатурой.
Август как цензор
Посреди этих волнений наступил конец 23 г. Никто, даже сам Август, не понял истинной важности этого года и вызванного голодом народного волнения, которое снова толкнуло государство к диктатуре, в то время как в начале года болезнь Августа направляла его к более строгим республиканским формам. Власть издавать эдикты, поспешно вотированная сенатом посреди криков голодной черни, есть зерно, из которого вышла деспотическая монархия. Это сперва совсем маленькое растение скоро сделалось могучим кустом и наконец гигантским деревом, которое покрыло своими ветвями всю империю. Но, что вполне естественно, современники, занятые только настоящим, не имели об этом никакого представления. У них, впрочем, достаточно было непосредственных забот, чтобы не слишком думать об отдаленном будущем. В начале 22 г. Марцелл захворал той же болезнью, от которой едва не умер в предыдущем году Август; но на этот раз Антоний Муза тщетно пытался применить лечение холодными ваннами: Марцелл, единственный мужской потомок Цезаря, умер.[234] Меры, которые принял curator annonae, и новый урожай постепенно прекратили голод; народ успокаивался; Август был затруднен своей полудиктатурой, с которой он не знал, что делать, или, скорее, которой он не хотел давать никакого употребления, в то время как оба избранных цензора, Мунаций и Павел, потерпели полную неудачу в своей миссии. Они начали свою деятельность ссорами, Павел вскоре умер, а Мунаций, со своей стороны, был человеком слишком порочным для того, чтобы исправлять нравы других; поэтому ни тот ни другой ничего не сделали.[235] Это было новым разочарованием для пуританской партии, раздражение которой было уже столь велико. Август обеспокоился им и, для того чтобы оно не вышло из границ, счел необходимым загладить хотя отчасти скандальную небрежность обоих цензоров, воспользовавшись своей полудиктаторской властью[236] против наиболее важных злоупотреблений. Он запретил всадникам и сыновьям сенаторов появляться на сцене; он запретил некоторые публичные банкеты, а для других ограничил сумму издержек; чтобы воспрепятствовать магистратам соперничать в том, кто дает наиболее роскошные игры, он поручил заботу об играх преторам; он назначил каждому из них известную помощь из сумм казначейства и определил для каждого одни и те же издержки; он ограничил число гладиаторов и занялся организацией команд для тушения пожаров, понимая, что нельзя заставлять народ оставлять гореть свои дома под тем предлогом, что аристократии ненавистен Эгнаций Руф, хотя сам критиковал действия Руфа. Он поручил тушить пожары курульным эдилам, дав им шестьсот рабов, т. е. штат более многочисленный, чем они до тех пор имели.[237]
225
Дион (LIV, 1) помещает эти события на 22 г., но он ошибается; они в действительности происходили во второй половине 23 г. Доказательство этого мы имеем у Веллея Патеркула (II, XCIV, 3), который говорит нам, что Тиберий был квестором и ему было девятнадцать лет, когда, mandata vitrici, занимался устранением голода. Август мог дать это поручение Тиберию только тогда, когда взял на себя сurа аnnоnае. Между тем Тиберий был квестором в 23 г., и относительно биографии Тиберия Веллей — более достоверный историк, чем Дион.
230
Мне, по крайней мере, кажется, что так можно истолковать несколько неясное место Веллея Патеркула, II, XCIV, 3. Ср.: Sueton. Tib., 8.
233
Дион (LIV, 1–2), правда, не говорит нам этого, но такое предложение мне кажется вероятным вот по каким основаниям. Из lex de imperio Vespasiani (С. I. L., VI, 930, 17–19) мы знаем, что Август имел власть: utique quaecumque ex usu reipublicae majestate divinarum humanarum publicarum privatarumque rerum esse censebit, ei agere facere juspotostasque sit ita, uti divo Augusto… Дион нигде не говорит нам, когда Август получил эту власть; он забыл сказать нам это в удобный момент, и нам приходится искать место, где это было забыто или должно быть вставлено. Здесь, по моему мнению, момент всего более подходит. Впрочем, сам Дион упоминает о чем-то подобном, когда говорит, что Август мог отказаться от диктатуры: την τέ γαρ, έςουσίαν και την τιμήν και υπέρ δικτάτορας εχων. Эта фраза указывает на какую-то обширную власть над Римом и Италией, без чего непонятно было бы, как Дион мог говорить о том, что Август имел власть более могущественную, чем диктатор. Кроме того, мы видим, что не только в этот и последующий годы Август действует с цензорской властью ввиду неспособности обоих цензоров, назначенных народом, но мы видим, что он и в последующие годы действует с обширными полномочиями даже по отношению к вещам, не относящимся к цензуре, доходя до назначения своего рода губернатора в Риме и консула. Он не мог бы сделать это произвольно, не будучи уполномочен какой-нибудь законной формулой. С другой стороны, какой момент был удобнее для вотирования этого сенатского постановления, как не тот, когда весь народ хотел иметь Августа диктатором и негодовал на недостаточность двух новых цензоров? Этот акт являлся тогда в качестве компромисса и объяснялся неспособностью обоих цензоров. Общественное раздражение было так сильно, что Август, не желавший пожизненной диктатуры или цензуры, согласился принять ту обширную дискреционную власть, которая давала ему возможность в случае необходимости вмешиваться в италийские дела, как он мог уже вмешиваться в дела провинциальные.
234
Dio, LIII, 30.— Марцелл должен был умереть в 22, а не в 23 г., как обыкновенно думают. Веллей Патеркул (II, XCIII) действительно говорит нам, что Марцелл умер ante triennium fere quam Egnatianum scelus erumperet, a Egnatianum scelus было в 19 г. Место Плиния (N. Н., XIX, I, 24) доказывает, что он умер после 1 августа 23 г., а не то, что он умер в 23 г.
236
Сравнивая рассказ Диона (LIV, 2) с рассказом Веллея Патеркула (II, XCV, 3), видно очень ясно, как отдаленность во времени, поверхностное знание и идеи, заимствованные им из монархического режима, при котором он жил, изменили у Диона истину относительно управления Августа, заставив его впадать в ошибки относительно очень важных фактов. Дион говорит нам, что Август "несмотря на то, что были избраны цензоры, исполнял многие их функции". Поэтому кажется, что мы находимся перед фактом династической узурпации. Напротив, Веллей Патеркул, говоря нам то, что забыл Дион, — именно, что оба цензора по разным причинам оказались неспособными исполнить свою обязанность, — объясняет нам вмешательство Августа. Общество, так долго возлагавшее свою надежду на цензоров, должно было быть очень недовольно их неспособностью, и Август, как обычно, должен был стараться устранить это. Но в силу какой власти? Это было бы тайной, если не допустить, что в предыдущем году Августу было позволено издавать эдикты, имевшие силу законов, всякий раз, как он сочтет это нужным. Таковы были первые применения этой власти.