Что пользы принесут напрасные законы? [16]
«Законы» (leges) означают здесь восстановленный порядок, реставрированную республику. К чему, хочет сказать поэт, восстанавливать республику, если не очистить развращенные нравы? Без этого даже хорошие учреждения дадут только дурные результаты.[17]Поэтому прежде всего нужно удалить из сердец жажду богатства, являющуюся причиной всех зол.
Но Гораций не думает, что люди способны исправиться сами и послушаться разумных и мудрых советов: приходится прибегать к силе законов.
И то, что Гораций поражал в приведенных стихах, повторяли повсюду в Италии в той или иной форме, обращаясь к Августу с требованием законов против роскоши, против безнравственности, против безбрачия и заставляя его восстановить древнюю полицию частных нравов, которую аристократия в продолжение стольких веков поручала цензорам.[20] Это легко было сказать, но трудно было привести в исполнение. Август, со своей стороны, был вполне склонен удовлетворить новых пуритан. Он был, как мы сказали бы теперь, искренним поклонником традиций по своему характеру и взглядам: он предпочитал простоту и бережливость роскоши и расточительности; был поклонником Цицерона; наконец, происходил из провинциальной буржуазной семьи и жил среди той части римской аристократии, которая была наиболее привязана к традициям. Его жена Ливия, всегда имевшая на него такое большое влияние, принадлежала к одной из этих фамилий. Но, как все образованные люди его эпохи, Август слишком хорошо знал нравственную распущенность высших классов, особенно того, который, говоря словами современного писателя[21], можно назвать политическим классом; для него было невозможно верить в исполнимость радикальной реформы нравов.
Nec vitia nostra nес remedia pati possumus
Если все поклонники доброго старого времени устами Горация требовали строгих мер и законов против развращенности, то другой поэт, Проперций, радостно восклицал тогда по поводу уничтожения вместе с прочими принятыми во время гражданских войн законами закона, изданного триумвирами, точной даты которого мы не знаем и который стремился принудить граждан к браку.
В радости, Кинфия, ты, что строгий закон отменили.
Тот, что нас плакать с тобой некогда так заставлял.[22]
В то время как все мечтали о великих победах, которые должно было одержать римское оружие над парфянами, этот поэт простодушно признавался своей возлюбленной в своем гражданском эгоизме:
Он признавался в этом без всякого стыда, не теряя расположения любившей его аристократии и не возбуждая гнева покровительствовавшего ему Мецената. Если Гораций культивировал гражданскую и религиозную поэзию, то Проперций и другой столь же любимый аристократией поэт, Тибулл, культивировали с не меньшим успехом эротическую поэзию, которая при известных условиях может сделаться разрушительной силой, особенно в обществе, основанном на прочной организации семьи. Наконец, около этого же времени еще один писатель, Тит Ливий, обосновывал схему своей обширной истории Рима на традиционном представлении о государстве и морали, бывшем тогда в моде, хотя и не верил, что оно могло одержать верх в борьбе с непобедимой силой падения, проявлявшейся на каждом шагу. Он заявляет, что погрузился в изучение прошлого с целью забыть о несчастьях настоящего и не видеть современного ему страшного столкновения противоположных желаний, стремлений и интересов, сделавших римлян неспособными ни переносить долее зло, от которого они страдали, ни лекарств, необходимых для его излечения.
17
Гораций не хочет сказать, как могло бы показаться, что законы бессильны реформировать нравы; если бы эти два стиха имели такое значение, они стояли бы в противоречии с предшествующими стихами, в которых поэт требует законов и наказаний для подавления пороков (v. 28–29: indomitam audeat refrenare licentiam; v. 33: Si non supplicio culpa reciditur). Гораций так верит в пользу законов для моральной реформы, что вся ода написана с целью потребовать их; но он хочет сказать, что лучшие политические и социальные законы бесполезны при развращенности нравов; поэтому нужно начать с реформы нравов и издать для этого специальные законы.
20
В 22 г. для удовлетворения общественного мнения создали двух цензоров (Dio, LIV, 2), которых уже давно не бывало, но, как мы увидим, эта попытка возобновления цензуры не имела успеха (Valleius Pater., II, 95).
22
Propert, II, VI, 1 сл. — Jors (Die Ehegesetze des Augustus. Marburg, 1894, 5 сл.) правильно, по моему мнению, утверждает, что указанное место относится к этой эпохе, но, я думаю, он ошибается в своем предположении, опирающемся на место Тацита (Ann., III, 28), что в 28 г. до P. X. Август заставил утвердить закон относительно брака. Употребленное Тацитом выражение acriora ex ео vincla очень неясно; оно может просто обозначать, что в свое шестое консульство Август начал восстанавливать дисциплину нравов без всякого упоминания о законе. Кроме того, Проперций говорит, что lex, quondam edicta, был sublata. Возможно ли, что в 28 г. Август издал закон, а потом тотчас же уничтожил его? Отмена закона в Риме была немаловажным делом; в конце гражданских войн Август выказывал медлительность и благоразумие, когда дело шло о предложении закона, однако он твердо охранял уже изданные законы; если бы в течение нескольких месяцев был издан и отменен закон, то для этого должны были быть важные мотивы, и мы, без сомнения, знали бы о них что-нибудь. Мне кажется более вероятным, что Проперций намекает на какое-нибудь распоряжение, сделанное Августом в последнее время триумвирата и уничтоженное, когда в 28 г. были отменены все распоряжения, изданные неконституционным путем, т. е. законы, не утвержденные комициями. Проперций, таким образом, правильно говорит о законе, который был quondam edicta триумвиром в силу предоставленной ему власти и который был затем sublata общим актом восстановления законного порядка. Если дело идет о распоряжении триумвиров, то понятно, что от него не осталось следа: без сомнения, с целью остановить социальное разложение было принято много подобных мер, но никто не соблюдал их.