Мир с парфянами
Азия в оцепенении дивилась великому триумфу римской политики. Никто не ожидал, чтобы Парфянская империя после трех победоносных войн сделала такие уступки. Август, следовательно, был настоящий бог, приезд которого изменил все положение. Парфия сама отступала, а Рим делал громадный шаг вперед, потому что приобретал неоспоримое верховенство во всей Малой Азии. Италия также была в изумлении, не отдавая себе отчета в том, что протекторат над Арменией был мелочью по сравнению с завоеванием Парфии, которое ей обещали и на которое она рассчитывала. Август, предвидя, что многие будут его порицать за то, что он не присоединил Армению и не продолжил политику своего отца, благоразумно включил в письма, отправленные в сенат с целью испросить утверждение своих распоряжений, рассуждение о внешней политике, в которой он возобновил древние доктрины Сципиона и аристократии, указывая, что Рим не должен более присоединять новых провинций к империи.[337]
Но эта предосторожность была излишней: его друзья поспешили набросить на истинную картину восточных событий, которая была строгим произведением архаического стиля, завесу легенды, написанной в элегантном цезарианском стиле, на которой представляли Армению завоеванной, а парфянского царя стоящим на коленях перед Римом и просящим прощения за прежние оскорбления, возвращающим знамена и умоляющим о мире. Если сенат рассматривал письмо Августа как чудо мудрости, то народ удивлялся Августу, как если бы он завоевал Армению и Парфию и сделал как раз противоположное тому, что последний объявлял полезным и мудрым в своих письмах.
…От Цезаря право и власть, на коленях
Стоя, Фраат восприял…
— писал в этот год Гораций,[338] несколько злоупотребляя предоставленным поэтам правом говорить ложь. Вычеканили монеты с надписью: Armenia capta,[339] на которых парфянин, стоя на коленях, протягивает знамена;[340] та же самая сцена была распространена на картинах, одна из которых, как кажется, была найдена на Палатине.[341] Представляя так ложно события, Италия, впрочем, имела основания радоваться им более, чем она думала; этот договор установил на целое столетие мир на Востоке благодаря разумному соглашению между двумя великими соперничавшими империями. Парфяне по этому договору окончательно отказывались от средиземноморской политики; они предоставляли Риму Малую Азию и Сирию и отказывались спускаться через плоскогорье к прекрасному морскому побережью, к которому так горячо стремилась вся политика Ахеменидов. Рим, со своей стороны, оставлял программу Александра Великого и обязывался не проникать в Центральную Азию. Мы довольно хорошо знаем основания, которые привели Рим к такому мудрому решению; но нам совершенно неизвестно, почему парфяне отказались от древней политики Персидской империи в тот момент, когда Рим был так слаб. Как бы то ни было, это был торжественный час в истории, ибо в момент заключения этого мира родилась современная нам Европа. Благодаря этому миру Рим приобрел полную свободу действий в Европе, и благодаря ему же он скоро оказался в состоянии начать в Галлии ту политику, из которой родилась европейская цивилизация. Если бы Рим продолжал быть занятым постоянными войнами с парфянами на берегах Евфрата, Рейн, дикая и неизвестная граница отдаленных варваров, тщетно ожидал бы легионов и римских законов.
Август в Сирии
Получив знамена и пленников, Август отправился в Сирию,[342] страну столь любимых в Риме в ту эпоху пантомим. Он хотел реорганизовать взимание сирийских податей и разрешить некоторые затруднения, порожденные в Иудее политикой Ирода.[343] Хотя македонское завоевание принесло в Сирию учреждение греческого полиса и распространило в ней эллинизм, однако эта семитическая нация, чувственная, мистическая, индифферентная к политике, к войне, к философии, к суровым искусствам, жадная только до денег и наслаждений, работала, как после македонского, так и после римского завоевания, только над тем, чтобы поддерживать в мире то, что можно было бы назвать сирийской империей наслаждения, и сохранить первое место во всякой торговле, промышленности и профессии, касающейся удовольствия. Пользуясь крестьянами как полусвободными, класс мелких, очень интеллигентных собственников умел возделывать в своих знаменитых садах
337
Дион (UV, 9) говорит нам, что Август оправдывал свою азиатскую политику в письме к сенату, в котором он разбирал вообще римскую внешнюю политику, высказываясь против новых завоеваний. Это доказывает нам: 1) что Август боялся критических замечаний против своей политики и 2) что он желал заставить сенат ратифицировать ее. Известия Диона побеждают нас думать, хотя он прямо этого не говорит, что Август просил сенат утвердить его распоряжения, сделанные в силу предоставленных ему чрезвычайных полномочий, как сделал это Помпей после своего азиатского проконсульства.
342
После весеннего равноденствия. los. В. I., I, XX, 4; A. I., XV, X, 3; см.: Gardihausen. Augustus und seine Zeit, II, 469, пр. 25.
343
Иосиф (В. I., I, XX, 4; A. I., XV, X, 5) говорит, что Август поставил всех своих прокураторов под управление Ирода; это доказывает нам, что Август не был доволен отправлением этими прокураторами их обязанностей и что он считал реорганизацию необходимой. Отсюда и является предположение, что такова была одна из целей его путешествия.