Внутренние беспорядки в Иудее
Для Сирии во время своего пребывания там Август сделал немногое. Он только отнял у Тира и Сидона их свободу вследствие беспорядков, разразившихся в этих городах незадолго до того.[355] Иудея, напротив, доставила ему большие заботы. Политика Ирода, какой бы благоразумной она ни была, была плохо принята этим странным еврейским народом, которым было управлять так же трудно, как легко было управлять сирийцами, фанатические поклонники традиции, полные национальной гордости, не отвечавшей их могуществу, постоянно недовольные, постоянно оппозиционно настроенные к господствующей политике, иудеи ненавидели Ирода. Этому недавно обратившемуся в иудейство идумеянину, этому сыну слуги, узурпировавшему трон своего господина, ставили в упрек его романофильскую политику как измену и его эллинофильские чувства как безбожие. Ирод безуспешно старался преодолеть свою непопулярность, прибегая к самым остроумным средствам; сторонники низложенной фамилии и уцелевшие ее члены, которых он ввел в свой дворец, женившись на Марианне, племяннице двух последних Асмонеев, в тщетной надежде узаконить таким образом свою узурпацию, не переставали разжигать ненависть народа. Ненавидимый как узурпатор, непопулярный как раз за то, что было всего более умного и выгодного в его политике, малоуверенный даже в своих близких, этот жестокий, чувственный и подозрительный араб установил господство шпионства и террора и по несправедливым основаниям приказал убить Марианну. Этим он еще усилил народную ненависть. Города и частные лица постоянно жаловались Августу на жестокости Ирода, и в данный момент жители города Гадары прибегли к нему с просьбой включить их город в состав провинции Сирии.[356] Август мог поэтому спросить себя, не вызовет ли он, продолжая поддерживать Ирода, глубокое и сильное волнение в Иудее, ответственность за которое падет на Рим.[357] Положение было трудное: Рим мог рассчитывать на Ирода, но его непопулярность сделалась столь великой, что он не мог, не подвергаясь величайшему риску, продолжать пользоваться этим верным, но опасным вассалом.
Август и Ирод
В Сирии Август увиделся с Иродом, дал аудиенцию жителям Гадары, рассмотрел положение со всех сторон и убедился, что, несмотря на свои ошибки и заблуждения, Ирод честно работал одновременно для блага Рима, восточных провинций и иудеев. В своем маленьком царстве Ирод, подобно Августу в его огромной империи, находился в положении, полном противоречий, и был принужден прибегать к опасным средствам для реализации самых мудрых идей. Август поэтому отказал в просьбе жителям Гадары; он продолжал выказывать расположение к Ироду; и видя, что это был человек умный, деятельный и верный, сделал его своим главным прокуратором в Сирии, поручив ему надзор и руководство различными прокураторами, рассеянными в этой богатой провинции. Когда умер Зенодор, незначительный царек Абилы в Антиливане, Август отдал его владения Ироду.[358] Потом при приближении зимы Август возвратился на дорогой ему Самос,[359] в то время как Тиберий отправился провести зиму на Родосе.[360]
Гораций и пуританская партия
В Риме между тем замешательство все возрастало. Соглашение с парфянами не остановило брожения пуританского духа, которым средние классы, образованные круги и наиболее серьезная часть аристократии продолжали протестовать против неполной аристократической реставрации 27 г. Общество, более и более раздраженное, обращало свое дурное расположение на всех: на аристократию, развращенные нравы которой более, чем когда-либо, возбуждали его негодование; на последние остатки демократической партии, тщетно старавшейся снова завоевать народное расположение, и на Горация, который, наконец, опубликовал свои оды. После стольких лет, проведенных в уединенных трудах, целью которых было пересадить и акклиматизировать в Италии наиболее прекрасные размеры, наиболее грациозные формы и наиболее чудесные мотивы греческой лирической поэзии, он, вполне довольный, наконец, своей работой, опубликовал ее, ожидая от публики похвал. Но и критика, и публика встретили ее холодно и почти враждебно. Оды понравились только немногим, способным их оценить, и особенно Августу, назвавшему их "бессмертным трудом";[361] но литераторы, профессиональные критики и публика находили тысячи упреков, которые можно было сделать этому маленькому томику. Рим читал его, ибо Гораций сделался столь известным писателем, что нельзя было игнорировать его произведения, но Рим не понял этого капитального труда своей литературы и вместо того, чтобы восхищаться им, предпочитал распространять даже на его вечную красоту смутное недовольство данного момента.[362] Пуританская партия была раздражена его эротическими стихотворениями и обвиняла их в безнравственности;[363] критики мстили ему за презрение, которое он, держась в стороне, выказывал мелким литературным кружкам; тупая публика, хотевшая находить все современное хуже древнего и привыкшая за целые века к монотонной торжественности гекзаметра и простому размеру двустиший, не умела оценить ни разнообразие размеров, которое неожиданно дал ему поэт, ни тем более его столь утонченный язык и его чудные описания; она упрекала в недостатке оригинальности этот труд, который не нравился ей именно потому, что был слишком оригинален. Да, говорили тогда, эти стихи грациозны и их можно читать, но они все — подражание Архилоху, Алкею и Сапфо.[364] Италия боялась, так сказать, признать свое собственное изображение в этих неразрешимых противоречиях и предпочитала, рассматривая подробности и форму, воображать, что это было подражание греческим произведениям. В это же время в Риме снова разразился крупный и ужасный беспорядок, когда Эгнаций Руф, столь известный эдил и столь ненавистный аристократии пожарный, выставил свою кандидатуру в консулы.
361
Sueton. Vita Ног.: Scripta… ejus… mansura perpetuo opinatus est, ut non modo saeculare carmen componendum iniunxerit, sed et Vindelicam victoriam Tiberii Drusique. Суждение относительно вечности сочинений Горация, как кажется, относится преимущественно к одам.
363
Первое послание первой книги, как мне кажется, доказывает существование такого упрека. Он говорит, что не хочет более писать легкомысленные стихотворения, а займется моральной поэзией; v. 10–11:
Эти стихи указывают, что он не был удовлетворен приемом, оказанным его одам, и так как мы находимся в эпохе, когда подготовлялись знаменитые социальные законы 18 г., то мне кажется вероятным, что Горация побудило к занятиям моральной философией общественное мнение, которому оды не нравились ни по содержанию, ни по форме. Многие открыто говорили, что Рим нуждается не в легкомысленных поэтах, а в суровых писателях, способных давать хорошие жизненные уроки.