После этого призывания по отдельности солнца, плодородия, судьбы, благополучия и луны юноши и девушки, продолжая, вероятно, чередоваться в пении, обращались вместе ко всем олимпийским божествам с целью вознести к ним в великолепных строфах все желания Рима и Италии, подводившие итоги всем жалобам, всем сожалениям, всем стремлениям, всем надеждам и всем мечтам, волновавшим душу нации в момент этого первого возврата к жизни после огромной катастрофы:
После вышеизложенной молитвы хор оканчивает и последнее воззвание тех, кто готовится удалиться, воззвание души, проникнутой благочестием:
Значение столетнего гимна
Такова была прекрасная поэма, удивительный гимн жизни в ее многообразных формах, солнцу, плодородию, изобилию, добродетели, могуществу; и все это было чудесно изложено в мифологическом греческом стиле. Композиция ее была, действительно, даже слишком хороша. Сравнение этой великолепной поэмы с сухими формулами, прочитанными Августом, прекрасно иллюстрирует беспокойство, недовольство и противоречия, царствовавшие в эту эпоху. С одной стороны, мы имеем старую политическую религию, мумифицированную в своем варварском материализме и своем вековом ритуале; с другой — попытки оживить эту религию путем обращения к греческому искусству, мифологии и философии, т. е. путем обращения к чисто рассудочным представлениям, не базировавшимся ни на каком религиозном возрождении. Carmen saeculare был прекрасным произведением искусства, так же как и построенный Августом храм Аполлона, между колонн которого пели этот гимн; но это был превосходный образчик человеческой лирической поэзии, а не горячая религиозная песнь; он мог быть составлен великим артистом, рассматривавшим божества как чисто интеллектуальные символы, созданные для артистического олицетворения известных абстракций. Без сомнения, грубый крестьянин и невежественный плебей могли еще верить, что они получат от Парк и Аполлона желаемое ими, если будут повторять формулы, произнесенные самим Августом; но как можно было воспользоваться этой старой религией с целью управления империей теперь, когда аристократия не умела более пользоваться ею для дисциплинирования массы? Каким образом прекрасные стихи Горация могли укрепить осознание обязанностей в развращенной и легкомысленной аристократии, если она повторяла эти стихи только потому, что они были благозвучны? Столетние игры ясно доказывали, что попытки оживить с помощью эллинизма старую римскую религию приносили скорее затруднение, чем обновление. Хор из двадцати семи юношей и двадцати семи молодых девушек тщетно собирался на Капитолии, чтобы петь там новую поэму;[501] народ тщетно наслаждался в эти дни кроме обычных игр зрелищем бега квадриг;[502] квиндецемвиры, стараясь угодить всем, тщетно прибавляли семь дней ludorum honorariorum к трем дням ludorum solemnium, приказывая только, чтобы был один день отдыха, 3 июня;[503] твердая надежда, которую певцы гимна Горация уносили, как утверждали, с собой по домам, была лишь прекрасным поэтическим преувеличением.
501
Acta, V. 148.— Моммзен (Eph. Epigr., VIII, р. 256) предполагает, напротив, что этот гимн пелся "а choris solemn! pompa ex Palatio ad Capitoliutn pergentibus at inde redeuntibus ad aedem Apollinis Palatinam*. Но столь точный текст Acta, мне кажется, совершенно исключает эту гипотезу, которая в противном случае казалась бы вероятной. Что касается странности заставлять петь на Капитолии гимн в честь Аполлона и Дианы, в котором едва упоминается Юпитер и Юнона, то на это можно ответить, что Carmen Горация не только гимн к Диане и Аполлону, но также (и главным образом) Carmen saeculare, являющийся синтезом всей церемонии.