Так рассказывает Цезарь. Теперь обратимся к Г. Ферреро. Историк признается, что Цезарь описывает первую часть битвы ясно и правдиво; он открывает ложь лишь в словах: «сражались долго и ожесточенно». Очевидно (утверждает он), Цезарь что-то скрывает, иначе он не оставил бы такого спутанного рассказа о конце своей первой крупной битвы. Когда он довольствуется немногими вышецитированными словами и дает нам понять, что никого не брали в плен, он позволяет думать, что искажает истину. В действительности произошло следующее: Цезарь был разбит, и гельветы удалились победителями, и не преследуемые, но, утомленные длинным путем и испуганные, может быть, своей победой, они, без сомнения, страшились, что Рим заставит их дорого заплатить за этот успех. Они решили заключить мир с проконсулом, изъявив готовность вернуться на свою прежнюю территорию… Итак, гельветы устрашились не Цезаря, а Рима. Если бы в день, следовавший за битвой, они напали на утомленную и испуганную римскую армию, то могли бы навсегда спасти Галлию от римского владычества: Дивикон имел в своей власти в течение двадцати четырех часов судьбу Европы; но, удовольствовавшись остановкой Цезаря на одно мгновение, невежественный варвар последовал своей дорогой.[669]
Это красивые фразы, не имеющие никакого основания и «напоминающие, как английские журналисты в дни, бедные сенсациями, изобретают парламентские кризисы». Г, Ферреро делает то же самое. Он изменяет смысл двух или трех утверждений Цезаря, превращая его замечание, что взял двух знатных пленников, в вывод, что он с трудом взял в плен кого-нибудь. Он отбрасывает рассказ Цезаря о последней части битвы, как спутанный и несостоятельный, и затем дает свой собственный. Таким путем он получает картину, отрывки из которой мы привели выше. К несчастью для него, рассказ Цезаря вполне понятен, он ничего не скрывает и не запутывает, и не надо делать изменений, чтобы сделать его вероятным. С другой стороны, рассказ самого Ферреро вызывает серьезные возражения. Его психология очень странна: варвар, который безрассудно думал, что он разбил римского проконсула и римскую армию, который «держал в своих руках судьбу Европы», отступил и бежал в паническом ужасе, такой варвар, конечно, не существовал в обыкновенном мире: римские генералы и римские армии часто испытывали поражение от варваров в последние годы римской республики. История ранних операций в Галлии полна таких неудач. За сорок пять лет до Цезаря те же гельветы разбили римского консула и его армию и убили ббльшую часть ее, но это не вызывало ужаса у их вождей.
Ошибок полон рассказ не Цезаря, а Г. Ферреро, Но даже если бы не в этом было дело, если бы даже он дал нам новое толкование, соответствующее человеческой природе и свободное от всяких ошибок собственного рассказа Цезаря, мы все же утверждали бы, что эта новая история не может быть принята за подлинную историю. Рассказ Цезаря об этих событиях есть наш единственный древний рассказ о них. Человеку, отвергнувшему его, не остается ничего, на чем бы он мог обосноваться. Г. Ферреро в действительности совершенно неправ, утверждая, что гельветы навсегда разбили бы Цезаря. Нельзя писать истории, исходя из того, что могло бы быть. Нет ни одного события в древней или новой истории, которое было бы передано с такой подробностью, которая не допустила бы ловкого критика найти в рассказе недостатки.
Второй пример метода Ферреро мы заимствуем из царствования Августа. Этот правитель горячо желал основать династию, которая могла бы унаследовать его власть и положение. Он имел только одного ребенка, дочь Юлию, и пользовался ею для своих династических планов с холодной безжалостностью, обнаруживающей худшие стороны как его характера, так и его политических взглядов. Он последовательно выдавал ее замуж за трех мужей. Второй из них, Агриппа, был достаточно стар для того, чтобы быть ее отцом. Третий, Тиберий, совершенно не годился быть ее супругом. Это был недоверчивый и гордый человек, неспособный склоняться или сделаться популярным как в высших, так и в низших классах Рима, но прекрасный администратор и первостепенный генерал, любимый своими солдатами. Подобно многим гордым натурам, он, вероятно, был приведен к своим несчастьям собственным характером, а в тот момент, когда мы знакомимся с ним, он был ожесточен еще особой неудачей. Август, приводя в исполнение один из своих фантастических планов, побудил его в 11 г. до Р. X. развестись с любимой им женой и жениться на Юлии.
Другие причины делали его положение еще более трудным: хотя он был усыновлен Августом, сделался его зятем и был единственным сотрудником старого императора в трудном деле управления, но все же не был его наследником и даже лично не был любим им. «Соправителем» императора он сделался не ранее 12 г, до Р. X., но даже тогда не мог надеяться наследовать его власть. Август имел двух молодых внуков, сыновей Агриппы и Юлии. Они, по его мысли, должны были наследовать ему, и, делая Тиберия своим соправителем, он публично объявил старшего внука, Гая, своим наследником. Тогда Тиберий возмутился. На двадцать два года старше Гая, он не желал быть открыто заменен им.