За исключением еще дикой Лигурии, наиболее благоприятствуемой частью империи была северная Италия, долина По, между Апеннинами и Адриатическим морем. Два столетия протекли с того времени, как первый великий вождь демократической партии, Гай Фламиний, принудил аристократию завоевать обширную равнину, которая лежала у подошвы Альп, покрытая дубовыми лесами, обширными болотами и красивыми озерами, населенная кельтскими деревнями, изборожденная во всех направлениях быстрыми реками, катившими в своих песках золото Альп, и прорезанная рекой, казавшейся римлянам, привыкшим к небольшим речкам центральной Италии, чудом. Если два столетия спустя еще не все болота были осушены[160] и обширные леса еще покрывали часть страны,[161] то кельтские и лигурские деревни почти повсюду исчезли; от прежних жителей осталось одно воспоминание в названиях местностей. Вся долина По с одного края до другого была теперь усеяна как бы Римами в миниатюре, имевшими все одну маленькую латинскую душу. Войнами, революциями, основанием колоний, последовательной уступкой латинских и гражданских прав, наконец, ловкой политикой Риму удалось по всей долине выполнить чудесное изменение языка, нравов, идей и учреждений. Постепенно, под возрастающим влиянием Рима, богатые фамилии усвоили латинские нравы и имена, обучились латинскому языку, приобрели честолюбие составлять часть маленького муниципального сената, быть избираемыми народом на городские должности, иметь кого-нибудь из своих членов квестором, эдилом, дуумвиром и кватуорвиром города.
Причины благосостояния долины По
Романизация долины По была, таким образом, выполнена; lex Pompeia 89 г. и великий муниципальный закон Цезаря имели на стояния севере Италии счастливые результаты: уже в течение целого столетия экономическая эволюция страны создала в ней многочисленную буржуазию зажиточных собственников, имевших достаточно желания и честолюбия, чтобы привести в действие принесенные Римом муниципальные учреждения. Возникнув сто лет тому назад, эта буржуазия особенно прогрессировала в течение последних пятнадцати лет, ибо теперь в этой обширной долине соединились все факторы материального благосостояния. Долина эта была не только плодородна, но и удобна для всяких культур; если на равнине были тучные пастбища, обширные леса, великолепные хлебные поля, то на холмах, в предгорьях Альп, можно было культивировать виноград и плодовые деревья.[162] Она повсюду была изборождена судоходными реками — По и его притоками, по которым легко было сообщаться с морем, т. е. со всем миром, ибо в эту эпоху сухопутный транспорт стоил очень дорого и был очень медлен.[163] Она вовсе не боялась столь гибельного в древности голода, потому что была уверена, что каждый год в изобилии соберет зерно низшего качества — просо,[164] этот маис древности, которого было достаточно для пропитания относительно густого населения[165] из свободных крестьян, колонов, обрабатывавших свои маленькие участки или снимавших в аренду земли крупных землевладельцев.[166]
166
Colonus в эту эпоху обозначал свободного крестьянина, арендующего с уплатой pensio земли более богатого землевладельца и обрабатывающего их. Колумелла говорит это со своей обычной ясностью, противополагая colonus и servus (I, 7): hi (земледельцы) vel coloni vel servi sunt soluti aut vincti. Comiter agat (землевладелец) cum colonis et avarius opus exigat quam pensiones. По поводу pensio coloni cm.: Dig., XIX, II, 54 pr., а по поводу lex locationis inter colonum et dominant cm.: Dig., XIX, III, 61. — Cm. также формулы завещаний, находящиеся в Dig., XXXIII, VII, рг.; эти формулы показывают нам, что колоны были свободными, так как в наследство помимо servi оставляют не колонов, а их reliqua, т. е. их долги землевладельцу. Если с таким определением колона сблизить два письма Плиния Младшего (III, 19 и IX, 37), то видно, что во II столетии крупные поместья северной Италии сдавались в аренду колонам, которые платили арендную плату то деньгами, то частью продуктов. В письме IX, 37, Плиний го ворот, что он хочет отказаться от первого рода уплаты аренды, а перейти ко второй. Это, правда, документ первой половины II столетия, но я думаю, что до известной степени им можно пользоваться для определения происходившего в эпоху, о которой идет здесь речь. Во времена Цезаря в Цизальпинской Галлии должно было быть большое число свободных крестьян, без чего нельзя было бы понять, как она сделалась наиболее важной областью для набора рекрутов. В северной Италии были только еще немногочисленные мелкие города, поэтому Рим должен был набирать своих солдат в деревнях. Несмотря на то что в последние тридцать лет города увеличились, положение дел, по-видимому, не изменилось значительно и в эпоху Страбона. Войны в Галлии, Альпах и Германии должны были привести в долину По много рабов, что доказывают надписи, но эти рабы употреблялись преимущественно в городах, а не в деревнях, и их число должно было быть ограниченным по сравнению с числом населения. Когда Страбон (V, I, 12) говорит, что в Цизальпинской Галлии есть большие города и густое население, то его слова относятся, главным образом, к сельскому населению. Распространение культуры злаков, а в особенности употребление в качестве пищи проса, является дальнейшим доказательством того же факта. С другой стороны, существование свободного населения из колонов поможет нам объяснить быстрый прогресс земледелия в долине По, о котором говорит нам Страбон и который засвидетельствован многочисленными признаками роста богатства в первом столетии. В противном случае нужно было бы допустить, что, несмотря на недостаток денег, от которого страдала тогда вся Италия и доказательством чего является вся политика Августа, Цизальпинская Галлия покупала в эту эпоху много рабов, что маловероятно. Мы говорим об эпохе, когда ценились земля и труд и когда начинали накапливаться крупные капиталы, а не о том времени, когда капиталы уже накоплены и могут эксплуатироваться. Богатели поэтому те области, которые располагали большим числом свободных работников.