По мере движения к югу Италии большие леса, обширные пастбища, многочисленные стада, принадлежащие немногим очень богатым собственникам, делали население менее густым, а города менее цветущими, так что в них не могла жить средняя буржуазия. Кампания и окружающие земли образовывали как бы чудесный оазис, изобиловавший вином и маслом и в то же время выдающийся своей торговлей и промышленностью. В Путеолах везде слышался стук кузниц;[193] два наиболее знаменитых итальянских вина, цекубское и фалернское, выдерживались в амфорах, и там строили богатые римляне свои самые роскошные виллы. Обширный залив с его цветущими городами — Помпеями, Геркуланумом, Неаполем, Путеолами — гостеприимно открывался судам, приходившим с Востока и из Египта. Торговцы всех стран: сирийцы, египтяне, греки, латиняне — обогащались, ведя торговлю между Римом и Востоком, в особенности с Египтом[194] и Испанией.[195] Они строили себе прекрасные жилища в александрийском стиле, подобные найденным в Помпеях. Вне Кампании тут и там также встречались еще другие мелкие оазисы — города, окруженные оливковыми рощами или виноградниками, как Венафр[196] и Венузия,[197] и такие города, как Брундизий, имевшие какую-нибудь старую индустрию или какой-нибудь коммерческий доход.[198] Но повсюду в других местах, направо и налево по Аппиевой дороге, единственной большой проезжей дороге, были только обширные поместья, почти пустынные и обрабатывавшиеся лишь немногими рабами; обширные пустынные леса, эксплуатации которых мешало отсутствие дорог; брошенные участки argi publici, которые никто не хотел занимать; города, некогда цветущие, а теперь наполовину покинутые.[199] Менее наивные, чем современные итальянцы, древние жители южной Италии не строили себе иллюзий, которыми утешаются итальянцы двадцатого века и которые тщетно пытался рассеять Фортунато; они понимали, что если долина По была прекрасным уголком земного шара, то южная Италия стоила гораздо менее, хотя еще и не была опустошена ужасным бичом малярии. Расположенная вне больших путей сообщения, обезлюденная в предшествующие столетия войнами, бедная капиталами и не способная снова привлечь их, малоплодородная, исключая некоторые области, орошаемая немногочисленными и небольшими реками, изрезанная крутыми горами, южная Италия не могла оправиться от ужасных опустошений прошлых столетий. Наибольшее богатство, как было при начале римской истории и как теперь в Техасе и в наиболее диких местностях Соединенных Штатов, состояло там, после стольких столетий, в громадных стадах овец и рогатого скота, блуждавших без пристанища, которых дюжие рабы каждое лето и зиму перегоняли с гор в равнину и с равнины в горы. Этим скотоводством занималась римская аристократия и небольшое число очень богатых местных землевладельцев. Шкуры и шерсть, без сомнения, продавали в богатых кампанийских городах и в Риме; но если крупные землевладельцы могли извлекать из этого скотоводства некоторую выгоду, то все же оно делало бесплодной, пустынной и бедной всю южную Италию.
Италийская буржуазия и Август
13 г. до P.X
Таковым представлялся внешний облик Италии на неясной заре новой эпохи сквозь последние тучи, оставленные великой бурей республиканской эпохи, и при первых лучах pads Romanae. В первый раз Италия от Альп до Ионийского моря образовывала единое тело, и это тело было странного вида: с торсом и грудью красивой молодой женщины и с худыми и парализованными ногами — слабой старухи. Лежавшая между центральной Италией и обширными заальпийскими провинциями, где должен был возникнуть новый Рим, долина По была страной будущего. В этой именно долине жила плотной массой лучшая и наиболее энергичная часть среднего класса, почти лицом к лицу со знатью, последние остатки которой были еще в Риме, но имущество которой было рассеяно по всей империи [200] и которая с возрастающим разнообразием вкусов и идей теряла свою связь и тот кастовый дух, который был некогда так силен в ней. По этой причине германское предприятие, к которому побуждал ее Август, могло иметь такое большое значение. Блестящий успех в этой войне мог бы возобновить значение аристократии, власть которой, по-видимому, клонилась к упадку; неуспех ее и новые раздоры могли только еще увеличить могущество среднего класса, т. е. могущество Августа и его фамилии. Народное почтение всей Италии к личности Августа не только выражало ее признательность за оказанные им услуги, но и обозначало, что средний класс, занятый одними своими материальными интересами и вследствие своего невежества более склонный подчиняться влиянию рабов и восточных вольноотпущенников, быстро терял из виду сенат и безличное величие республиканского правительства и видел только одну личность принцепса. Монархические склонности проникали в эту среду силой вещей и вследствие своего рода произвольного зарождения, без чьей-либо помощи и даже вопреки воле того, кто мог бы собрать их плоды. Что за дело было этому новому миру, невежественному и жадному, что там, в Риме, сенат понемногу угасал, что аристократия готова была распасться, что один человек и одна фамилия начали сосредоточивать в своих руках власть, большую, чем когда-либо имела республика? Он был склонен ставить этому человеку в заслугу все, что только происходило счастливого, лишь бы порядок и мир не нарушались, лишь бы вино, масло и шерсть продавались с выгодой каждый год и лишь бы он мог с гордостью заседать в маленьком местном сенате, домогаться почетных должностей в своем городе и властвовать в своей муниципии. В возрастающем богатстве этого нового класса гасли одновременно идеалы: республиканский, военный и традиционный. Скоро, когда остатки знати потеряют свою энергию и свой кредит, Италия увидит на Капитолии только семейство Августа. Но Август, который желал и должен был ободрять прогресс этого класса, хотел и должен был также стараться оживить старый умирающий идеал. Это было неизбежное и неразрешимое противоречие, ужасные последствия которого не замедлили испытать его правительство, его фамилия и сам он.
196
Plin. N. H., XVII, IV, 31. —По поводу Венафра, обязанного своим богатством культуре оливок, см.: Nissen. Op. cit. Bd 2, 796 сл.
200
Мы не имеем точных сведений о земельных владениях римской знати в эту эпоху. Единственно точным указанием может быть указание Овидия по поводу поместья его друга Секста Помпея (Ex Ponto, IV, XV, 15 сл.):
Секст имел, следовательно, дом в Риме, виллу в Кампании, земли в Сицилии и в Македонии. Аристократия, вероятно, имела значительную часть своей собственности в провинциях, особенно в восточных; действительно, по мере того как аграрные законы и раздачи земель в Италии делали более трудной и менее обеспеченной земельную собственность в Италии, аристократия должна была стараться приобретать себе земли вне ее. Во время беспорядков последнего столетия нетрудно было, особенно влиятельным фамилиям, дешево приобретать большие и богатые имения в провинциях.