12 г. до P.X
Около конца 13 и начала 12 г., когда Август обдумывал свои проекты, случились два события: в Паннонии разразилось большое восстание[204] и должность великого понтифика, самая высшая религиозная магистратура республики, освободилась вследствие смерти Лепида, прежнего триумвира, занимавшего ее уже тридцать два года.[205] Трудно сказать, было ли паннонское восстание настолько серьезно, как передавали тогда. События, может быть с намерением, были преувеличены с целью оправдать понятным для всякого образом новую и очень важную конституционную реформу, к которой Август был принужден гораздо более серьезными основаниями. Немедленно после смерти Лепида все согласно указывали на Августа как на его преемника. Поклонники традиций, для которых реформа нравов покоилась, главным образом, на религии, хотели сделать из этого избрания большую народную демонстрацию в пользу идей, поэтически выраженных Вергилием в «Энеиде», и против моральной распущенности и безбожного и развращенного духа молодежи, обуздать которую оказались бессильны законы 18 г.[206] Pontifex maximus, достойный этого звания, мог, наконец, дать реформе нравов, остававшейся безуспешной до сих пор, ее естественную основу, реформу культа. Но эти неожиданно появившиеся религиозные заботы были в данный момент крупным затруднением для Августа, занятого приготовлениями к своей большой экспедиции в Германию. В эту эпоху Август не менее, чем в начале своего правления, заботился угодить маленькой котерии непримиримых консерваторов, требовавших реформы культа и нравов. Но трудно было одновременно заниматься и этими важными внутренними делами, и внешними завоеваниями. С другой стороны, Август прекрасно сознавал, что он скорее создан быть верховным понтификом вместо Лепида, чем в качестве главнокомандующего руководить германской войной. Поэтому он задумал при помощи сената реорганизовать двойной принципат, который он занимал вместе с Агриппой, в настоящее разделение гражданской и военной власти, до того слитой в лице обоих принцепсов. Предлогом послужило паннонское восстание, хотя оно было слишком обыкновенным событием, чтобы оправдать такое важное нововведение. Все генералы, командовавшие вне Италии, были поставлены под начальство Агриппы; все легионы, даже находившиеся в провинциях Августа, перешли вследствие этого под власть Агриппы; начальствование над армиями было, таким образом, отделено от проконсульской и пропреторской власти, и верховная власть над армиями, некогда бывшая у сената, была передана в руки одного человека.[207] Располагая, таким образом, всеми легионами, Агриппа мог начать предприятие, результат которого трудно было предвидеть по отношению к другим европейским провинциям, охваченным беспорядками и почти открытыми восстаниями; а тем временем Август мог выполнить в Риме столь долго ожидаемую реформу культа.
Разделение военной и гражданской власти
Таким образом, если наше толкование текста Диона правильно, верховная власть, сохраняя свою внешность, еще раз изменила свою сущность. Теперь во главе государства было более не два товарища с одинаковой властью, но жрец и солдат, разделившие между собой верховную власть. Германская экспедиция, долженствовавшая придать прочность аристократической конституции, принудила к этому средству, столь противному конституционному духу, главным образом, потому, что одна аристократия не имела более сил, достаточных для удачного окончания завоевания. В этом было неразрешимое противоречие. Во всяком случае, Агриппа, уехавший зимой в Паннонию, в феврале был уже на обратном пути или потому, что, как утверждали, достаточно было одного известия о его приезде, чтобы усмирить мятежников,[208] или потому, что весной он предполагал отправиться в Галлию принять начальствование над рейнскими легионами. Пока он возвращался в Рим, Август 6 марта был избран верховным понтификом.[209] Хотя Август был единственным кандидатом, стечение избирателей из всех областей Италии было значительно, и задуманная традиционалистической партией народная демонстрация вполне удалась. Если в богатом, элегантном и образованном римском обществе новый дух наслаждения, вкуса к легкой жизни все более и более распространялся, то дух благочестия и традиции всего лучше сохранился в средних классах. Если в них также далеки были от постоянного соблюдения строгих предписаний пуританской морали, то никто все же не смел отказаться принять участие в платонической демонстрации в пользу религии, которая всегда официально рассматривалась как вечный источник мира и общественного благополучия.
206
Популярность этого избрания, о которой говорится в Mon. Anc. (II, 26 sq. (lat.); IV, 3–4 (gr.)>, могла быть вызвана только усилиями партии традиционалистов, желавшей произвести демонстрацию; рвение избирателей не могло быть возбуждено, так как был всего один кандидат.
207
Dio, LIV, 28:…μείζον οώτφ (т. е. Агриппе) των εκασταχόθι Εξω της Ιταλίας αρχόντων Ισχυσαι έπιτρέψας… По моему мнению, эта фраза обозначает, что Агриппа был сделан главнокомандующим с властью, независимой от проконсульского до стоинства, и что, следовательно, легионы, находившиеся в провинциях Августа, перешли под его начальствование. Невероятно, чтобы в этой должности следовало рассматривать как легата Августа: он в действительности был его товарищем с точно такой же властью.
209
Многие историки, к которым я, к несчастью, должен причислить и себя (см. т. I), ошибочно относили стихи Овидия (Fast., III, 415 сл.) к Юлию Цезарю. Два стиха:
— не оставляют никакого сомнения, что Цезарь, о котором идет здесь речь, — Август: только о нем одном действительно можно сказать, что он уже имел innumeri honores. См.: С. J. L., I, 304 и 314.