Возрастающие расходы и распущенность
5 г. до P.X
Результат нового направления не замедлил сказаться в администрации. За строгой экономией последовал период щедрости. Увеличили суммы, назначенные на покупку хлеба для Рима;[361] увеличили расходы на общественные работы и народные спектакли в тот момент, когда бюджет с трудом мог выдерживать тяжелое бремя военных издержек, все возраставших. Войны против бедных варваров западных провинций требовали больших расходов и приносили мало выгоды; по военному закону, поспешно и с большой непредусмотрительностью утвержденному в 14 г., было необходимо покрывать ежегодно расходы, связанные с роспуском шестнадцатой части армии. Это был очень большой расход, хотя его и старались уменьшить, продолжая срок службы долее шестнадцати лет,[362] Наконец, стремление к наслаждению, распущенности и даже развращенности быстро охватило высшее римское общество, почти повсюду истребляя последние остатки традиционалистического духа, пробужденного тридцать лет тому назад гражданскими войнами.
Юлия была главой этого нового направления умов. Красивая, умная, образованная, любившая литературу, совершенно свободная, с тех пор как изгнали из Рима Тиберия, и всецело руководимая Семпронием Гракхом, Юлием Антонием и их друзьями, встречая со стороны элегантной, образованной аристократии лесть и ухаживание, как и ее муза-вдохновительница, Юлия внесла в старое римское женское общество, олицетворявшееся в строгой Ливии, светскость, элегантность, роскошь, удовольствие, фривольность, чувственность и скептицизм. Несмотря на предупреждения своего отца она тратила без счета деньги, заботилась о своей красоте и носила одежды, более красивые, чем традиция позволяла носить серьезной матроне. Она не боялась показываться окруженная своими молодыми друзьями в театре, где народ мог созерцать прошедшее и будущее, видя Ливию всегда в сопровождении почтенных и важных сенаторов, а Юлию — сопровождаемой толпой элегантной, шумной и дерзкой молодежи.[363] Она, как кажется, благосклонно принимала ухаживания не только Семпрония Гракха, но и других лиц, например Юлия Антония.[364] И пример Юлии действовал на колеблющиеся умы сильнее угроз законов или предписаний магистратов. Если так много позволяла себе дочь самого принцепса, то почему отказываться от этого другим дамам? Сам Август, казалось, не имел ничего против, раз позволял так поступать дочери. Таким образом, за строгостью предшествующих лет последовала новая распущенность; общество, уставшее от скандалов и от усиленных призывов к строгой жизни, снова вернулось к снисходительности; Кассию Северу не удавалось более добиться чьего-нибудь обвинения. Судьи все покрывали своей снисходительностью;[365] законы против роскоши и другие законы, которые должны были заставить аристократию соблюдать свои обязанности, потеряли силу; во всех классах страсть к наслаждениям и роскоши сделались заразительной и непреодолимой. Римская чернь, которую было уже трудно снабжать хлебом, начинала требовать бесплатной раздачи вина.[366] Овидий, модный поэт, давал свободный полет своей сладострастной фантазии. Красивая и щедрая прелюбодейка Юлия и неопытный и фривольный юноша Гай Цезарь сделались идолами космополитической римской черни.[367] Дочь Августа и сын Юлии олицетворяли в ее глазах правительство будущего, правительство, более щедрое, менее строгое, которое делало бы большие расходы и раздавало бы деньги, хлеб, вино, игры. Часть средних и высших классов еще была привязана к старым пуританским традиционным идеям, но что могла она сделать теперь, когда общественное мнение так глубоко изменилось, а правительство благодаря Августу склонно было к политике примирения? Доведенная до бессилия, она могла только злобно протестовать против всего и против всех и жаловаться, что Тиберий, самый выдающийся римский генерал, благодаря легкомысленной женщине был принужден заниматься литературой и философией на Родосе. В числе протестовавших так должна была быть и Ливия: если она не совершила с целью вновь открыть Тиберию ворота Рима всех тех преступлений, в каких обвиняет ее традиция, то все же она не могла не желать возвращения своего сына, человека, являвшегося представителем ее идей и идей ее фамилии, и не бороться со своей снохой по мере сил. Но в данный момент маленькая кучка друзей Тиберия и поклонников традиций, несмотря на помощь Ливии, могла только рисовать самыми мрачными красками испорченность эпохи и втихомолку распространять самые отвратительные слухи о главных лицах противной партии, а особенно о Юлии. Всего вероятнее, именно в этот момент начали складываться те позорящие ее легенды, которые нашли доступ на страницы истории. Если верить друзьям Ливии и Тиберия, Юлия была настоящим чудовищем: ее любовникам не было числа, ее ночные оргии были неописуемы; она захотела одной ночью отдаться любовнику у подножия ростр, т. е. той трибуны, с которой ее отец предложил lex de adulteriis; она возлагала венок на голову статуи Марсия каждый раз, как брала нового любовника; наконец, она выходила ночью на форум одетая проституткой, преследовала там молодых людей из народа и отдавала свои ласки за самую низкую плату.[368]
362
Lex militaris 14 г. с установленными им для солдат пенсиями был тяжелым бременем для государства, так что Август неоднократно должен был давать свои деньги (Моn. Аnс., Ill, 28–33) и решился, наконец, основать aerarium militare. Мы видим из Тацита (Ann., I, 17), что в 14 г. по Р. X., т. е. после основания aerarii militaris, солдаты никогда не получали в срок отставки: так же и с тем большим основанием должно быть и ранее. Вопрос этот сделался, как увидим, особенно острым в 5 г. по Р. X. (см.: Dio, LV, 23).
364
Веллей (II, C, 4–5) упоминает пять любовников Юлии: Юлия Антония, Квинта Криспина, Аппия Клавдия, Семпрония Гракха и некоего Сципиона. Нельзя сказать, правда ли это или ложь. Но кроме Семпрония Грахка, о котором, как мы видели, говорит и Тацит, Юлий Антоний, по-видимому, действительно был любовником Юлии. К такому заключению приводит нас то обстоятельство, что после окончательного скандала он покончил жизнь самоубийством. Следовательно, он должен был быть сильно скомпрометирован с Юлией.
365
Macrob. Sat., II, IV, 9: cum multi. Severo Cassio accusante, absolverentur et architectus fori Augusti expectationem opens diu traheret, ita iocatus est (Augustus): Vellem Cassius et meum forum accusasset. Вероятно, Август жаловался на медлительность своего архитектора и выказывал нетерпение, особенно в тот момент, когда работы приближались к концу, но казалось, никогда не будут кончены. Так как форум Августа был открыт во 2 г. до Р. X., то вероятно, что именно в этот момент многие из обвиненных Кассием лиц были оправданы. Это еще одно из доказательств той перемены настроения, о которой я упоминал выше.
366
Sueton. Aug., 42. — Даты, как почти всегда, у Светония нет, и я отношу это к данной эпохе только предположительно.
367
Мы действительно увидим, что, когда Юлия была осуждена на изгнание, римская чернь произвела в пользу ее большие демонстрации.
368
Velleius Pater., II, С, 3; Seneca. De Benef., VI, 32; Dio, LV, 10; Plin. N. H., XXI, III, 9. — Все эти ужасы, рассказывавшиеся по поводу Юлии, — конечно, выдумка ее врагов. Нужно прежде всего заметить, что обвинения так тяжки, что сами по себе кажутся маловероятными тем, кто думает, что люди в известных условиях не бывают вообще ни очень дурными, ни очень хорошими. Кроме того, если бы Юлия была таким чудовищем, было бы необъяснимо, как многочисленная партия могла оставаться ей верной. Мы увидим, что в течение долгого времени народ делал демонстрации в ее пользу, что ее мать сопровождала ее в изгнание, что многие лица обращались к Августу с просьбой о ее прощении и что Август согласился через пять лет смягчить ее изгнание. Эти факты доказывают нам, что многие в Риме рассматривали выставленные против нее обвинения как басни. С другой стороны, все, что мы знаем об Юлии до катастрофы (см. т. IV), позволяет нам видеть в ней не чудовище, а женщину, имевшую пороки и добродетели, встречающиеся у многих женщин. Как поэтому предположить, что она внезапно сделалась способной на такие ужасные поступки? Нужно, наконец, внимательно прочесть место Макробия (Sat., II, V, 9), чрезвычайно важное для затронутого нами вопроса: сыновья Агриппы так походили на своего законного отца, что все делали логический вывод о добродетели Юлии, по крайней мере когда она была женой Агриппы. Неприличный анекдот, передаваемый Макробием, конечно, выдумка, чтобы отразить возражение, которое здравый народный смысл делал тем, кто рассказывал эти позорные факты: как, действительно, вообразить, чтобы кто-нибудь осмелился предложить Юлии подобный вопрос?