Тот, кто утверждает, что Гораций был придворным поэтом новой монархии, не увидит в похвале обоим братьям ничего, что увеличивало бы недавний престиж династии; напротив, в них виден цвет доблести, возродившийся на старом стволе аристократической традиции, пораженном столькими революциями; там видно олицетворенное в Августе живое доказательство аристократической доктрины, древняя римская семья, в которой добродетели переходили от отца к сыну путем наследственности и воспитания:
…те, которые так долго побеждали,
Отвагой юноши смиренные опять,
В паденьи собственном по опыту узнали,
К чему способен дух того, кто с юных дней
В семействе приучен к почтению законов,
Что Август, как отец, наставник сыновей,
Мог в души заронить у юношей Неронов.
Родятся храбрые от добрых храбрецов,
В коровах и конях отцовский пыл хранится,
И от воинственных и доблестных орлов
Нельзя же голубю трусливому родиться.[30]
Гораций, подобно многим современным писателям, оправдывает аристократию биологическими аргументами о потомстве и наследственности, хотя они грубее тех, которыми пользуются теперь ученики Дарвина. Но одной наследственности недостаточно даже для Горация: если аристократия — закон природы, то отчасти она и результат воспитания и традиции, органом которых являете семья:
Но воспитанье рост прямой дает умам,
И украшают дух благие поученья,
А где на нравственность никто не смотрит, там
Врожденное добро унизят преступленья.
Чем, Рим, Неронам ты обязан, так тому
Свидетелем Метавр и гибель Газдрубала,
И тот прекрасный день, когда, рассеяв тьму,
Италии заря отрадно воссияла,
И улыбнулась нам победа в первый раз,
С тех пор, как Афр владел землею италийской,
Как пламя по лесу, ходил он между нас
И мчался, словно Евр, вдоль влаги сикулийской.
Но с той поры уже счастливые труды
Для римских юношей залогом силы были,
Пунийцев стерли мы кровавые следы
И в храмах свергнутых богов восстановили.
Сказал же, наконец, коварный Ганнибал:
«Как лани, став волкам добычею кровавой,
«Мы их преследуем, а я бы почитал
«Их только обмануть или избегнуть — славой,
«Народ воинственный, который из огней
«Троянских, по волнам, средь гибели всечасной,
«Святыни древние, и старцев, и детей,
«На берег перенес Авзонии прекрасной,
«Как дуб на Альгиде, который топором
«Один лишен ветвей средь сумрака лесного,
«Он в поражениях, в несчастъи и в самом
«Мече губительном находит силы снова.
«У гидры, бывшей в труд Гераклу самому,
«Так члены сбитые опять не нарастали,
«Колхидцы равного чудовища ему
«И эхионских Фив дружины не видали.
«Топи его, еще всплывает краше он,
«Сражайся с ним, он сам нежданно поражает
«Того, кем прежде был так часто побежден,
«И женам памятной победою блистает.
«Я в Карфаген уже надменного гонца
«Не буду посылать, как прежде. Пала, пала
«Надежда гордая, погибло до конца
«Величье имени со смертью Газдрубала.
«Всё руки Клавдия успеют совершить,
«Юпитер их хранит своею благодатью,
«И будет тонкий ум везде руководить «Его в опасностях пред вражескою ратью».[31]
Таким образом, уступая желанию Августа, самый знаменитый поэт той эпохи прославлял подвиги, совершенные в Винделикии, и новую славу одной из наиболее древних фамилий римской аристократии, которой были не Юлии, а Клавдии.
Ода в честь Тиберия
15 г. до P.X
Ода в честь Тиберия менее философична и более описательна. Ода Гораций объединяет в ней заслуги Тиберия и славу Августа; к последнему он и обращается прежде всего: