[23] Или отсутствие текущей крыши, как показал бы ближайший дождь — но нет худа без добра.
[24] В то время как на самом деле он был виноват во всем.
[25] То есть, пошел скорым шагом торопливой черепахи, стараясь при этом не допускать отклонения от курса более чем на двадцать градусов.
[26] Может, даже хихикая или показывая пальцем.
[27] Отсутствие крыши иногда имело свои преимущества.
[28] Если это был просто дом, он бы отнесся к случившемуся с вамаяссьским спокойствием. Но десять минут назад обычная глинобитная хибара превратилась в его святая святых — лабораторию, хотя и кроме немудрящей мебели и стен (на одну меньше, чем хотелось бы) в ней еще ничего не было. А значит, каждое ее повреждение теперь воспринималось атланом как личное оскорбление.
[29] Хоть и научившийся понимать, когда его обсчитывают почем зря.
[30] В пустыне. Над костями потерянного каравана.
[31] Или научить ругаться его.
[32] Который вспомнил, что значит говорить, не заикаясь, только через два месяца.
[33] Если бы он шел один, уворачиваться от прохожих и немудрящего транспорта было бы проблемой Анчара. Но так как в шаге за ним следовал голем шириной в половину улицы, ростом до окон второго этажа и с двумя огромными дубинами, то вектор проблемы автоматически менялся на диаметрально противоположный.
[34] Ведь никому и в голову не могло прийти, что можно разговаривать с големом.
[35] Скорее всего, из экономии.
[36] Надо ли говорить, что Кваку Квам Кваси Квези Квеку с проницательностью человека, к науке отношения никогда не имевшего, расставил приоритеты с точностью до наоборот. На покупку оборудования денег бы хватило. На ремонт — осталось.
[37] Если бы не мусор, в проходе между фасадами двух складов могли бы спокойно разъехаться не две, а три арбы.
[38] Ну или из центра города в порт — смотря с какого конца глядеть.
[39] В очередной раз ткнуть локтем, успевшим превратиться в сплошной, безбожно ноющий синяк от частой подачи сего сигнала.
[40] Едва не снеся его.
[41] Что в случае крайней степени конфуза должны делать големы, он не знал, а время для изобретательства выдалось не слишком подходящее.
[42] Если бы на Белом Свете сыскался ручей, состоящий целиком из металлической посуды.
[43] Из резинового дерева, если быть совсем точным. Не путать с каучуковым, источником материала для дорогих мячей и еще более дорогих калош. Вообще-то, резиновое дерево — а вернее, его вамаяссьский сородич — был назван так лукоморским первопроходцем Доходовым со слов аборигена-проводника. Проведя с исследователями полгода, вамаясец немного научился лукоморскому языку, и на вопрос Доходова о том, что это за интересное дерево с ажурной корой и листьями, старательно ответил: «Ре-зи-но-е». И в лучших традициях первооткрывателей, становившихся одновременно и первоописателями, Павел Ерофеевич зарисовал в своем блокнотике новый экземпляр древесного царства и не менее старательно под ним вывел: «Резиновое Древо». Впрочем, это был один из случаев, когда недослышанное название оказалось точнее любого, какое Доходов сумел бы придумать: древесина этого дерева и впрямь обладала свойством пружинить, что стало забавным сюрпризом для пришедших по следам исследователей дровосеков.
[44] Хотя, если быть совсем точным, такое возможно было. Если держать долото другой рукой.
[45] Искушением возмездия долгого и тщательного — позже.
[46] Для неграмотных.
[47] Дополнительно было сломано не более трех ребер.
[48] «По спинке стула», — подумал атлан, и был не так далек от истины: судя по выражению лица посетителя, целью очередного подхода была его голова.
[49] Не помогало в равной степени ничего.
[50] Мало того, что оставшихся без поживы, но и вынужденных вместо загула в кабаке идти грабить одежную лавку и лабораторию знахаря: из одежды на задней части у обоих злоумышленников имелись теперь лишь ожоги второй степени.
[51] В основном, нецензурные.
[52] По мере оставшихся сил, которых, скорее, не осталось, чем наоборот.
[53] Сил на что-либо более энергичное вроде отчаяния, возмущения или даже простого изумления с призывами Большого Полуденного Жирафа в свидетели бесстыдной наглости неведомых стеновозводителей, не хватило.
[54] Которая как раз в кулаке и поместилась. 
Часть вторая. Заговор
Его окружало море тьмы.
Тьма колыхалась повсюду, словно дегтярное желе, и не было у нее ни начала, ни конца, ни верха и ни низа, а только цвет — дымной ночи, и запах — стоялой воды, пота и страха. Анчар судорожно вздохнул, рванулся в поисках света и чистого воздуха — но липкий мрак не отступал и не отпускал.
«Может, это сон?..» — проплыла неуклюжая, как медуза, мысль. — «Может, я снова… перебрал накануне?.. Или перетрудился?.. Или пере… чего-нибудь еще… хоть и не помню, чего?.. И даже то, что я сейчас думаю… мне тоже снится? И стоит только… проснуться, как… как… Как мне проснуться? Надо доплыть до края… до берега… или вынырнуть… если я глубоко… Но если глубоко… тогда я не смог бы дышать?.. И откуда вообще… взялось… это зловонное липкое море… если когда я засыпал… засыпал… засы…пал…»
Тьма закружилась, и всё вокруг поплыло медленным водоворотом, вновь затягивая его с головой, вымывая из нее слова и мысли, как поток уносит щепки.
— Белый шаман? Белый шаман? — тихий настойчивый шепот, бившийся ранее на грани слышимости, как муха о далекое стекло, ворвался вдруг в его удушливый сон.
Налетевший на препятствие поток вздыбился волной, тьма затряслась, задрожала, помутнела и стала расползаться на клочья.
— Белый шаман! С тобой всё в порядке? Сколько можно спать! Я тут скоро с ума сойду! У тебя совести нет!
«У меня… есть… совесть…» — качался мир, звеня его головой в такт словам. Но кто-то неотвязный и настырный жарко дышал ему в ухо и тряс за плечо, не удовлетворившись ответом — или не поверив в него. Каждое движение незнакомца сопровождалось странным глухим позвякиванием.
— Белый шаман! Открывай глаза немедленно! Ты не имеешь права лежать вот так вторые сутки!..
«Сколько?!»
— …и если ты прямо сейчас ничего не произнесешь или не сделаешь, то я скажу им, что ты и вправду помер, и они выбросят тебя за борт, как уже полдня порываются! Ты слышишь меня? Слышишь?! Отвечай!
«Я не умею… плавать…»
— Ты живой? Ну скажи что-нибудь! Пожалуйста! Там акулы, между прочим, и если ты сейчас не до конца помер, мне потом будет стыдно всю жизнь!
— М-м-м-м?.. — смог промычать атлан и, вдохнув и собравшись с силами и иронией, уточнил: «Я что, похож на покойника?». Но получилось отчего-то только: — М-м-м-н-н…
— Живой! — тут же сообщил ему голос, да с такой радостью, что Анчар и сам поверил — и тут же понял, что до сей минуты сомневался в этом.
Он долго пытался открыть глаза, кривясь от усилия и от очнувшейся вместе с ним головной боли, пока не понял, что это не он ослеп и не глаза заросли от долгого неупотребления, а вокруг снова — или все еще — непроглядная тьма.
— Нас в трюме заперли, — изрядно потеряв в веселости, проговорил тот же женский голос, и имя «Оламайд» всплыло в памяти.
— Зачем? Кто?.. — атлан попробовал вскочить, но внезапное головокружение — и какие-то железные штуки на запястьях и лодыжках — уронили его на что-то мягкое, пахнущее прелью, и стукнули головой о камень.
— Тихо, не прыгай! — испуганно зашипела Оламайд. — Руки сломаешь!
— Кому? — пробормотал маг, неуклюже пытаясь перевернуться на бок и сесть — и одновременно потереть многострадальный затылок.
— Себе!..
Мягкое под ним оказалось еще и склизким, и при каждом его движении противно чавкало под голой спиной и боками, пропитывая холщовые штаны чем-то немыслимым[1]. В затхлом воздухе воняло гнилью и стоялой водой. Если бы он не знал, что в корабельных трюмах болот не бывает, он бы не сомневался, куда угодил.