— Да чтоб вас там всех раздуло да вывернуло! — гневно задрала она голову — и увидела перед собой веревку с завязанным на конце узлом.
— Хватайся, ворона! — проорали ей сверху.
Ее не потребовалось долго уговаривать, и через несколько минут она уже растянулась на палубе, истекая соленой водой и злостью.
Но не успела вторая, в отличие от первой, излиться в окружающий мир, как в поле зрения матроны возник человек в малиновом балахоне. Мокрая ткань обнимала его фигуру, со старанием опытного скульптора вылепляя тощие кривые ноги в одном сапоге, безбрачные трусы[7] до колена и округлый животик, вырисовывавшийся на худощавой иначе фигуре, как перевернутая лохань на скамейке.
«Седьмой месяц», — беспощадно перевела его размер в общепонятную женскую терминологию Оламайд.
— Ты колдунья? — не подозревая о поставленном диагнозе, грозно склонился над ней кривоногий.
— Я?.. — торговка, ожидавшая чего угодно, но не подобного вопроса, опешила.
— Нет, я! — жрец впился ей в лицо испепеляющим взором. — Что ты сделала со слугами Буду… Дубу… Губу… хозяина пролива?!
— Я?.. — на звание «Мадам Оригинальность» торговка сегодня явно не претендовала.
— Ты!!!
— Я?..
— Не думай меня обмануть!!! — прорычал кривоногий.
— Ваша просветленность, — прозвучал откуда-то сбоку другой, незнакомый голос, — конечно же, это колдунья!
— Я не колдунья! — взвилась матрона, словно обвиненная в краже кальмара у соседки по прилавку.
— Ты колдунья, — словно гипнотизируя, повторил тот же голос, и в поле ее зрения появился его обладатель: такой же белокожий и малиновобалахонный, но светловолосый и лет двадцати пяти от силы. — Ты колдунья. Признайся.
— Нет!
— А как тогда ты объяснишь… — прорычал кривоногий.
— Я не знаю!!! — точно прочитав его мысли, воскликнула Оламайд. — Это не я! Они сами! Или кто-то другой!
— Кто? — прищурились карие очи кривоногого.
— Не знаю!
— Ты говоришь правду? — зловеще уточнил старший жрец.
— Да чтоб меня акула съела! Чтоб глаза мои выпали и в подпол закатились! Чтоб волосы мои обратились в паутину! Чтоб…
— Хорошо, разберемся, — не дослушав список несчастий, призванных обрушиться на обмотанную платком голову пленницы в случае лжи, кривоногий сморщился, выпрямился и кивнул матросам: — В кандалы и в трюм.
— Погодите, ваша просветленность! — метнулся на перехват светловолосый жрец. — Минутку! Я знаю одно заклинание, которое позволяет определить, нет ли в человеке крови киндоки — узамбарской нечисти! Очень действенное! Сто процентов! Если не поможет — деньги обратно! Потому что, чуется мне, есть у этой женщины второе дно!
— Что?!.. — рты команды раскрылись, руки Оламайд, звякнув браслетами, метнулись к дну первому, а глаза старшего жреца расширились так, что будь здесь неподалеку подпол, за них стало бы страшно.
Но светловолосый, не дожидаясь ни сомнений, ни протеста, ни совета, куда бы он мог это свое заклинание применить, бросился к торговке, склонился над ней и принялся водить в сантиметре от головы ладонями, бормоча что-то со странным ритмом — то громко, то тихо, то быстро, то медленно — не иначе, волшебные слова:
— Кианда мбомбо говори чихубу дура баби что киттамба мухонго у тебя кимбанда кильманда кровь киндоки диндо иначе кигагала киху продадут набатанга таньга в рабство кишина самумба поняла дурында тумба?
Если бы дурында тумба и не поняла, то жуткий взгляд выразительно вытаращенных серых глаз, сопроводивший последние слова, заставил ее сглотнуть недовыплюнутую морскую воду.
— Это правда?..
— Вот видите, ваша просветленность! — с торжествующим видом выпрямился молодой жрец. — Она сказала, что это правда! Призналась! Я же говорил!
— Орал, скорее… — скривился старший и оценивающе уставился на торговку, бормоча себе под нос: — Хм… С одной стороны, не колдунья… С другой, магией владеет… хоть и, похоже, на инстинктивном уровне…
— В нашем положении, ваша просветленность, каждая иголка — в стогу, как говорил Шарлемань Семнадцатый, — не сводя взгляда с матроны, убежденно прошептал молодой жрец на ухо старшему. — Хоть зловония зажигать[8] и скорпионов на свежих в ямах менять — и то помощь стару… ее наивозвышенности. Не хватает у нас жриц, сами знаете — текучка, чтоб ее…
— А если пилозубы вернутся? — хмуро вопросил кривоногий. — Я не понял, что с ними случилось и насколько это перманентно.
— Бросим им мужика! — угодливо подсказал капитан.
— Ладно, — неохотно поморщился старший жрец.
— Погодите, а меня кто-нибудь… — возмущенно начала было торговка.
И тут с ясного, хоть и усеянного редкими клочками белых облаков неба грохнул гром, не очень громкий и с обертонами жести — словно вдалеке перевернулась телега со скобяными товарами и оловянной посудой, и одно из облаков пошло сине-лиловыми пятнами.
— Что это? — капитан настороженно задрал голову, а за ним — вся команда, точно по команде.
— Аллергия? — неуверенно предположил Агафон, с подозрением разглядывая психоделическую тучку.
— На кого? — насторожился капитан.
— Главное, чтобы не на нас… — пробормотал его премудрие.
— Если бы не обстоятельства… Я бы сказал… что кто-то мало сведущий в управлении погодой пытается вызвать бурю, — авторитетно и многозначительно сообщил старший жрец.
Агафон машинально сделал честное лицо: «Это не я!»
— А кто? — снова заволновался капитан.
Агафон на его месте тоже успокаиваться бы не стал, ибо по собственному опыту знал, что самые разрушительные последствия случаются именно тогда, когда дилетант пытается сделать дело профессионала.
Раскат неожиданно повторился — но теперь звучал так, будто на перевернутую телегу упал с десяти метров трехсотлитровый железный бак. И задел по лошади.
Когда визгливое ржание и нестройный стук отвалившихся колес затих, из пятнистого облака выпало несколько крупных, но быстро погасших искр.
Не исключено, что они были призваны изображать молнии.
Матросы на палубе нервно загыгыкали.
— Если хочешь знать мое мнение, — Агафон повернулся к капитану, — я бы на твоем месте или поднял паруса, или дал приказ гребцам махать веслами, пока руки не отвалятся. А лучше — и то, и другое. И еще что-нибудь третье. И как можно скорее.
— Твоего мнения никто не спрашивал, послушник! — старший жрец, только что собиравшийся сказать то же самое, одарил Агафона уничижительным взором.
Тот спохватился, вспоминая правила игры, скроил постную мину с кислинкой сожаления и банкой горчицы раскаяния, опустил очи долу и проникновенно заговорил:
— Конечно же, это не моего ума дело, о просветленный Узэмик, потому что рядом имеются такие умы, по сравнению с которыми…
Но какие высоты интеллекта покорил свехчеловеческий разум старшего жреца, осталось неизвестным, потому что, не дожидаясь окончания речи, палуба вдруг ушла из-под ног, словно галера посреди ровного моря провалилась в яму, а из-за носа выхлестнула волна и промчалась, сметая всех на своем пути.
Поэтому те, кто иначе посыпался бы вниз, взлетели вверх и были скопом вколочены сквозь разнесенную в щепы дверь в капитанские каюты.
— Бугага…
— Габубу…
— Нигугу…
— Дубаку!!!..
— Повелитель пролива!!!
Море, еще несколько секунд назад покрытое отарой смирных пенных барашков, словно взбесилось. Сколь мало разбирался неизвестный дилетант в производстве гроз, столь глубокими были его познания в штормах. Волны, оказавшиеся внезапно слонами в барашковых шкурах, встали на дыбы и ударили корабль одновременно со всех сторон, заливая палубы метровым слоем бурлящей соленой воды, а когда отхлынули, унося незакрепленные снасти и вещи вперемешку с кусками ограждения, то оставили на палубе огромные безобразные груды бурых водорослей пополам с камнями и коряжинами.
— Гребцы!!! Полный вперед!!! Кто собьется с ритма — шкуру спущу и акулью натяну!!! — выскочил наружу и проорал капитан, перекрывая рев уходящей воды.