Как только плоскость колеса обрела новую прозрачность, принимающая сторона оборвала молебен на полуслове и повскакивала на ноги с деловитостью не священников, но прорабов.
— Хвала Уагаду! Скорее, скорее — а то будет как в позапрошлый раз! А нам потом до следующего каравана землю жрать! — нетерпеливо взмахнул руками самый толстый жрец.
— Ну не вам, конечно, а рабам… — насмешливо протянул его коллега с первого воза.
— И всё равно — чего хорошего? От этого они снова передохнут, а работать кто будет? Ты, Джама?
— Просветленная Уагаду в своей мудрости отвела каждому человеку его место, старший жрец Нбонго. И моё — не на стене с грязью и лопаткой, — ханжески прогундосил Джама.
— С раствором и мастерком, невежа!
— Вот видишь, старший жрец Нбонго, я и слов-то таких плебейских не знаю…
— Кончайте трепаться! — сердито вмешался из-за его спины второй возчик. — Время идет!
Но и без его окрика Джама уже щелкнул кнутом, как заправский погонщик. Его вол напряг могучие плечи, подался вперед, и груженая до хруста в осях телега со скрипом тронулась с места. Несколько десятков метров по мостовой — и конец пути. Если бы вол мог думать, он решил бы тогда, что попал в рай для тягловой скотины. А пока, не раздумывая и не гадая, он поплелся вперед, и отблески огненной карусели, ставшей воротами, играли в салочки на его гладкой матовой шкуре и отражались в глазах.
— Ну, наконец-то… — еле слышно выдохнул Анчар, когда сквозь толщу яичного порошка для непищевых целей донесся скрип головного воза.
— Первый пошел, — прошептал Агафон, стоически перенося назойливую судорогу в лодыжке: провести почти час сложенным втрое оказалось сложнее, чем он предполагал[57]. Хотя в чем-то он был ей благодарен: когда пот, заливавший лицо, попадал в глаза и щипал их — аж слезы лились, а пыль от мешков лезла в нос так, что нестерпимо хотелось чихнуть или закашлять, стоило лишь пошевелить ступней — и резкая боль делала все предыдущие проблемы мелкими неприятностями.
— Второй пошел… — отметил полминуты спустя атлан, когда к скрипу первой телеги присоединился второй — пониже тоном и поближе.
— Третий… — спустя еще полминуты до их слуха долетел новый скрип, такой же приглушенный, как все остальные звуки, доносившиеся снаружи.
Совсем рядом, почти над головами, щелкнул бич погонщика, и телега дрогнула при первом шаге вола.
— Неужели прорвались? — шепнул Анчар. — Не поверю, пока не выберемся отсюда на той сторо…
Что-то мягкое навалилось на него, притискивая руки к туловищу и выжимая дыхание, но не успел он подумать, что величайшей подлостью Белого Света было бы сейчас, если бы попадали мешки, как неведомая сила потащила его вверх.
— Кабуча… — просипел он сквозь стиснутые зубы и понял, что не в силах не только пошевелиться, но и открыть рот.
Заслышав подозрительные звуки у себя за спиной, возчик-послушник оглянулся — и рука его непроизвольно дернула вожжи так, что вол остановился:
— Жираф Всемогущ… ой…
Но на его оговорку никто не обратил внимания, потому что были у них дела позанятнее юного еретика: Верховная жрица стояла перед его возом, словно молилась — запрокинув голову и вытянув руки вперед и вверх, старший жрец замер за ней в позе бегуна перед стартом, а над рассыпавшимися по мостовой мешками — мешками с его воза, пресвятые титьки Уагаду! — висели в воздухе два человека. И то, что присмотревшись, он узнал в них магов-жрецов, хоть и без малиновых балахонов, душевного спокойствия парню не добавило. И словно для того, чтобы окончательно лишить его сна на неделю вперед, справа донесся разъяренный рев Верховного жреца:
— Идиот и сын идиота, да сожрут мокрицы твои вонючие мозги!!!..
Узэмик, выступавший в роли тылового охранения своей патронессы[58], встрепенулся:
— Кокодло идет!
И был неправ. Кокодло не шел — он бежал, как не бегал с тех пор, когда тридцать лет назад жертвенный лев вырвался из клетки в двух метрах от него. И точно так же умудрялся орать на ходу.
Тридцать лет назад лев, оглушенный воплями, забрался обратно в клетку и закрыл уши лапами, решив, что лучше мгновенная смерть от ножа жреца, чем долгие муки от его ора.
— …да отсохнут твои руки и прирастут к заднице!!!..
Сейчас же Просветленная даже не шелохнулась, сосредоточенно вперившись невидящим мутным взглядом в свою добычу. И лицо ее было не безмятежно улыбающимся, как минуту назад, но перекошенным, будто сведенным судорогой от крайнего напряжения.
— … Да чтоб ты жрал до конца жизни один яичный порошок и запивал воловьей мочой!!! Чтоб тебя… — обогнув вола и бесхозный полуразваленный воз[59], Кокодло остановился, словно налетел на стену. Взор его, горящий человекоубийственным огнем, обежал представшую картину — и вспыхнул в три раза яростнее: — Чтоб тебя!!!.. Ты задерживаешь обоз! Убирайтесь! Убирайтесь отсюда все! Узэмик! Гони отсюда эту скотину!
— Верховная жрица — не скотина! — выступил на защиту патронессы чародей.
Старуха затряслась, пленники шевельнулись, руки их соприкоснулись…
— Я вола имел в виду, — фыркнул Кокодло — не слишком убедительно.
Просветленная, забыв на мгновение про засланцев, побагровела от гнева, руки ее дернулись, а пальцы скрючились, словно устремляясь к чьему-то горлу[60].
Между захваченными послушниками проскочила крошечная искра, они слабо двинулись, опускаясь на пару сантиметров — и Старуха вздрогнула и покачнулась. Из-за зубов ее вырвался сдавленный рык, и Узэмик, шестым чувством и пятой точкой почуяв, кому он предназначался, вступил в бой.
— Просветленная только что схватила двух изменников, о Верховный. И сразу после того, как…
— Если схватила — так пускай убирает отсюда[61]!
— Возьмется поудобнее — и всех уберет, — многозначительно огрызнулся жрец.
— Если не надорвется, — ядовито оскалил зубы Кокодло. — И вообще, какое право она имела нападать на послушников без разрешения Совета Наставников — и моего? Она здесь — никто! Приживалка! Это мой храм!
Взгляд жрицы на мгновение сфокусировался, ожег Верховного — и тот схватился за задымившееся плечо балахона, взвизгнув от боли. Но секундное удовлетворение стоило ей дорого: тела пленников вспыхнули золотым — точно молния ударила, озаряя на несколько секунд половину площади — и словно гром загрохотал с ясного неба: гулкие раскаты загремели, эхом отдаваясь между древних стен.
И крик.
Отчаянный, не то женский, не то детский.
— Пусти-и-и-и-и!!!..
Из полумрака выскочил мальчишка лет четырнадцати, обогнул вола и накинулся на жрицу:
— Пусти их!!!
Легкий жест Узэмика — и невидимый кулак ударил подростка в грудь, отшвыривая под телегу.
— Пусти их!!! — и полутьма исторгла из себя женщину с цветастым платком на голове, задыхающуюся от быстрого бега.
Ее старший жрец ударил об колесо с особым удовольствием.
— Пусти! — гром раскатился совсем близко — и точно молния ударила в мостовую: вол отлетел в одну сторону, воз в другую, мешки брызнули веером, будто пустые кошельки — и на том месте, где только что стоял почти груженый воз, возник голем.
Узэмик вскинул руки, быстро забормотал заклинание — но Каменный Великан бережно сгреб его в кулак размером с корзину для сборки арбузов, посмотрел задумчиво вдаль… и бросил. Удаляющийся крик оборвался далеким бульком. Велик удовлетворенно кивнул: координаты бассейна, расстояние, высота стены, угол и ускорение были рассчитаны верно.
Просветленная издала утробный рык, повернулась к новому противнику — и оба мага, оставшись без ее внимания, рухнули наземь. Глаза жрицы загорелись яростным алым, зубы — острые! — оскалились в гримасе ненависти — и камни под ногами Великана стали плавиться, превращаясь в тошнотворно-зеленую склизкую массу.