На пенсии я не так давно, всего полгода. Большинство пенсионеров из нашей части страны переезжают во Флориду; чтобы провести «золотые годы» у моря. Я не из таких. Много лет назад мы с сестрой продали землю, которую завещал нам отец, но я сохранил для себя самый высокий холм. Его склоны поросли кленами, дубами и белой акацией, а с вершины открывается чудесный вид на озеро и долину. Я всегда любил наш холм и теперь, отойдя от дел, решил поселиться на его вершине.
Я слишком долго был вдали от моего холма. Дальше всего, пожалуй, судьба забросила меня во время Второй Мировой Войны — армейское начальство, пытаясь извлечь максимум из моих способностей, помотала меня по всем Соединенным Штатам, а потом отправила за границу. Когда война окончилась, я устроился в одну компанию, переехал в город поближе к работе и даже купил там дом. Но жить всегда мечтал на холме. Как только новый дом будет построен, мы с Клэр переедем туда. Клэр — моя жена. С городом нас больше ничего не связывает: дети давно выросли, завели семьи и разъехались кто куда. Летом возле дома будут рассыпаться звездочками в траве маргаритки, раскрываться белые кружевные зонтики купыря. Осенью — цвести астры и золотарник, а зимой выпадать снег. Возможно, моя жизнь на холме и будет немного скучноватой, но только не из–за бесконечной череды жарких, липких и совершенно безликих дней.
Я спросил Клэр, не хочет ли она прокатиться со мной на холм, но она отказалась — собиралась пройтись по магазинам. Выехав из города на автостраду, примерно через час я свернул в сторону Фэйсбурга. Ехал по родному городку и боролся с воспоминаниями. До холма было чуть больше километра: я вел машину по бывшей отцовской земле, на которой теперь росли чужие дома. Наконец передо мной возник холм — вырос на пути, как только что приземлившееся зеленое облако.
Строители накатали на склоне холма что–то вроде дороги, но мне не хотелось терзать подвеску моего «шевроле–каприз». Я оставил машину и зашагал вверх меж дубов, акации и кленов. Солнце припекало даже сквозь листву, обжигало спину, так что я изрядно вспотел.
Бульдозер на гребне холма елозил взад–вперед, сглаживая строптивые горбы и выравнивая впадины. Билл Симмс, хозяин компании, разговаривал возле своего грузовика с крупным мужчиной. Двое рабочих неподалеку возились с мотором экскаватора. Увидев меня. Симмс подошел, и мы обменялись рукопожатием.
— Рад, что вы согласились приехать, мистер Бентли. Очень любопытно узнать, что в этом ящике. Он там. — Симмс махнул рукой в ту сторону; где заканчивалась выровненная земля и начиналась развороченная экскаватором. Мы направились туда и крупный мужчина пошагал за нами.
— Это Чак Блэйн, прораб. — объяснил Симмс.
Мы с Блэйном кивнули друг другу. Рабочие оставили в покое мотор экскаватора и тоже присоединились к нам.
Ящик лежал на земле, его латунь от времени позеленела. В длину он был сантиметров сорок, в ширину около тридцати, а в высоту около пятнадцати. Как и говорил Симмз, крышка была запаяна. Я никогда прежде не видел этого ящика, но все равно меня как будто что–то кольнуло. И на миг даже возникло ощущение дежавю.
— Что ж, давайте посмотрим, какие сокровища он хранит, — сказал я.
Блейн высмотрел место, где припой отслоился, просунул под крышку узкий конец ломика и надавил. Я присел на корточки и заглянул внутрь.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: то, что внутри, принадлежит Роуну.
Я знал только его фамилию — Роун. Имени он никогда не называл, да мы и не спрашивали. Вначале я принял его за бродягу–сезонника. Так уж он выглядел: высокий, тощий, оборванный, лицо серое от угольной пыли. Он постучал в нашу дверь, и мама тоже приняла его за нищего. Я в тот момент колол дрова на заднем дворе.
Такие бродяги в те дни то и дело стучались к нам в дверь. Через Фэйрбург проходили железнодорожные линии Пенси и Нью–Йорк Централ, и поезда проходили совсем близко от нашей фермы. Иногда товарняки останавливались, когда требовалось отцепить вагон–другой, и нищие безбилетники выбирались в городок попрошайничать. Они старались не мозолить глаза, поэтому стучались в двери домов на окраинах. Наш дом стоял в удалении от городка и близко к железнодорожным путям, и к нам попрошайки захаживали чаще, чем к другим в округе. Обычно бродяга поднимался на крыльцо, сжимая в одной руке узелок с пожитками (никогда не видел, чтобы они носили узелки на палке за спиной, как в комиксах), стучал, а когда моя мать открывала дверь, снимал шляпу и говорил: