Да-да, убийство государя. Почему удалось это покушение? Ведь заговор был слаб и нелеп. Нужно признаться: «Народная воля» дышала на ладан. Жандармы обезглавили организацию, уже схватили Дворника, Желябова, Баранникова, Колоткевича, Капелькина. Да и он, Тигрыч, чудом уцелел. Мина на Садовой — неудача! Никто не верил в успех акции. Ведь было уже шесть покушений на царя, и каких: Каракозов, Березовский, Соловьев, Халтурин, две попытки взрыва царского поезда. И вот седьмое. Но что могли эти оставшиеся на свободе мальчишки, увлекаемые упрямой Соней Перовской? Конечно, если бы царь и теперь спасся, охота на него прекратилась бы. Но и это не все. Когда Перовская махнула платком, а следом перепуганный Рысаков бросил в карету бомбу, и после этого государь остался цел. Почему, почему же он тотчас не уехал? Подошел к умирающему мальчику (случай: пробегал мимо, засмотрелся на царский выезд), к смертельно раненному казаку. И потом направился к толпе. А в толпе — Гриневицкий со снарядом в платке. Зачем? Зачем царь пошел именно в эту сторону, к убийце? Ни надобности, ни смысла. Ох, так ли?
Тихомиров беспокойно заворочался под полстью. Жена очнулась: «Что, Левушка, приехали?» — «Спи, спи, Катюша.»
От напряжения заломило в висках.
Александр II был убит тогда, когда были истощены все средства народовольцев, когда революционеры ничем, казалось бы, не могли ему повредить. Верно. Но. Постой-ка, это, похоже, у Толстого (у горделивого графа случаются блистательные места). Какая глубокая мысль: человек умирает только от того, что в этом мире благо его истинной жизни не может уже увеличиваться, а не от того, что у него болят легкие, или у него рак, или в него выстрелили или бросили бомбу .. А ведь он давно думал об этом, видел гибель людей, что- то такое отслуживших, исполнивших порой и неведомое им. Он, идейный руководитель «Народной воли», всегда был уверен: пока человек верно исполняет свое нечто — он не погибнет. Для него, Тигрыча, этим нечто многие годы была революция. Атеперь?
«И теперь, и теперь!» — жарко зашептал Тихомиров. Но уверенности это почему-то не прибавило. Он устало прикрыл глаза. На душе — точно черти горох молотили. Терзали сомнения: хорошо, из сотен революционных мальчишек путем гибели девяти десятых снова подберется горсть сильных личностей, таких, к примеру, какими были Саша Михайлов, Соня Перовская, Андрей Желябов. Хорошо. Но скажите: чего достигли эти герои, эти великаны сумрака? (Жандармский инспектор Судейкин пустил из Питера бонмо: были великаны, стали тараканы.) Где они? Где их творческое дело? Все разбито, уничтожено, а враг стоит, как стоял.
Впрочем, довольно. Пора успокоиться. До Казани еще далеко, надо бы уснуть. Скорей, ямщик, скорее — в тишину, уединение, где множество дум и сомнений, терзающих его в последние месяцы, быть может, найдут спокойное и ясное разрешение.
Он снова подумал — с некоторой неотвязной досадой: да, мы, люди, — орудия чего-то, и есть какая-то сила, над которой мы не властны. Сквозь меха, шарф, рубашку рука пробралась к образку Святителя Митрофана Воронежского, висевшему на шее. Образок был теплым. Тигрыч расстегнул пуговицы, рванул шарф и высвободил образок на свет, почувствовав, как в открывшуюся грудь ударило ледяной струей. Вгляделся. Над головой Святителя поднималось сияние, он смотрел на беглеца взыскующими глазами.
Нет, не знал беглец, что спустя более чем столетие малоизвестный образ Митрофана Воронежского будет обретен в день прославления мощей Святителя; и именно тогда же прославят сонм русских новомучеников, возглавляемый Царственными страстотерпцами. На обороте счастливой находки прочтут: образ сей в июле 1837 года поднесен Цесаревичу Александру Николаевичу в Воронеже, во время его многомесячного путешествия по Империи. Того самого путешествия, которое с легкой руки поэта Жуковского, воспитателя наследника, стало обручением будущего Александра Второго с Россией.
Тихомиров задохнулся от ветра. На миг почудилось, что он понял, почему Александр II пошел к толпе, в которой стоял с адской машиной бледный Гриневицкий. Мысль возникала — неясно, робко, пропадала и скоро пропала вовсе. Он уснул, сжимая образок в покрасневшей от стужи руке.
.Поздним мглистым вечером в служебной квартире на Невском проспекте сидели за ломберным столиком спасенный Тигрычем полковник Кириллов и новый инспектор санкт-петербургского охранного отделения жандармский подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин, плотного сложения молодой мужчина с насмешливыми умными глазами. Над их головами, как раз на уровне картины «Торжества в Царском Селе», висело облако папиросного дыма.