Выбрать главу

Да-да, убийство государя. Почему удалось это покуше­ние? Ведь заговор был слаб и нелеп. Нужно признаться: «На­родная воля» дышала на ладан. Жандармы обезглавили орга­низацию, уже схватили Дворника, Желябова, Баранникова, Колоткевича, Капелькина. Да и он, Тигрыч, чудом уцелел. Мина на Садовой — неудача! Никто не верил в успех акции. Ведь было уже шесть покушений на царя, и каких: Карако­зов, Березовский, Соловьев, Халтурин, две попытки взрыва царского поезда. И вот седьмое. Но что могли эти оставшие­ся на свободе мальчишки, увлекаемые упрямой Соней Пе­ровской? Конечно, если бы царь и теперь спасся, охота на него прекратилась бы. Но и это не все. Когда Перовская мах­нула платком, а следом перепуганный Рысаков бросил в ка­рету бомбу, и после этого государь остался цел. Почему, поче­му же он тотчас не уехал? Подошел к умирающему мальчику (случай: пробегал мимо, засмотрелся на царский выезд), к смертельно раненному казаку. И потом направился к толпе. А в толпе — Гриневицкий со снарядом в платке. Зачем? За­чем царь пошел именно в эту сторону, к убийце? Ни надобно­сти, ни смысла. Ох, так ли?

Тихомиров беспокойно заворочался под полстью. Жена очнулась: «Что, Левушка, приехали?» — «Спи, спи, Катю­ша.»

От напряжения заломило в висках.

Александр II был убит тогда, когда были истощены все средства народовольцев, когда революционеры ничем, каза­лось бы, не могли ему повредить. Верно. Но. Постой-ка, это, похоже, у Толстого (у горделивого графа случаются бли­стательные места). Какая глубокая мысль: человек умирает только от того, что в этом мире благо его истинной жизни не может уже увеличиваться, а не от того, что у него болят лег­кие, или у него рак, или в него выстрелили или бросили бом­бу .. А ведь он давно думал об этом, видел гибель людей, что- то такое отслуживших, исполнивших порой и неведомое им. Он, идейный руководитель «Народной воли», всегда был уве­рен: пока человек верно исполняет свое нечто — он не погиб­нет. Для него, Тигрыча, этим нечто многие годы была рево­люция. Атеперь?

«И теперь, и теперь!» — жарко зашептал Тихомиров. Но уверенности это почему-то не прибавило. Он устало прикрыл глаза. На душе — точно черти горох молотили. Терзали со­мнения: хорошо, из сотен революционных мальчишек путем гибели девяти десятых снова подберется горсть сильных лич­ностей, таких, к примеру, какими были Саша Михайлов, Соня Перовская, Андрей Желябов. Хорошо. Но скажите: чего достигли эти герои, эти великаны сумрака? (Жандармс­кий инспектор Судейкин пустил из Питера бонмо: были ве­ликаны, стали тараканы.) Где они? Где их творческое дело? Все разбито, уничтожено, а враг стоит, как стоял.

Впрочем, довольно. Пора успокоиться. До Казани еще далеко, надо бы уснуть. Скорей, ямщик, скорее — в тишину, уединение, где множество дум и сомнений, терзающих его в последние месяцы, быть может, найдут спокойное и ясное разрешение.

Он снова подумал — с некоторой неотвязной досадой: да, мы, люди, — орудия чего-то, и есть какая-то сила, над кото­рой мы не властны. Сквозь меха, шарф, рубашку рука про­бралась к образку Святителя Митрофана Воронежского, висевшему на шее. Образок был теплым. Тигрыч расстегнул пуговицы, рванул шарф и высвободил образок на свет, по­чувствовав, как в открывшуюся грудь ударило ледяной стру­ей. Вгляделся. Над головой Святителя поднималось сияние, он смотрел на беглеца взыскующими глазами.

Нет, не знал беглец, что спустя более чем столетие малоизве­стный образ Митрофана Воронежского будет обретен в день прославления мощей Святителя; и именно тогда же прославят сонм русских новомучеников, возглавляемый Царственными страстотерпцами. На обороте счастливой находки прочтут: образ сей в июле 1837 года поднесен Цесаревичу Александру Николаевичу в Воронеже, во время его многомесячного путе­шествия по Империи. Того самого путешествия, которое с лег­кой руки поэта Жуковского, воспитателя наследника, стало обручением будущего Александра Второго с Россией.

Тихомиров задохнулся от ветра. На миг почудилось, что он понял, почему Александр II пошел к толпе, в которой сто­ял с адской машиной бледный Гриневицкий. Мысль возни­кала — неясно, робко, пропадала и скоро пропала вовсе. Он уснул, сжимая образок в покрасневшей от стужи руке.

.Поздним мглистым вечером в служебной квартире на Невском проспекте сидели за ломберным столиком спасен­ный Тигрычем полковник Кириллов и новый инспектор санкт-петербургского охранного отделения жандармский подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин, плотного сложения молодой мужчина с насмешливыми умными гла­зами. Над их головами, как раз на уровне картины «Торже­ства в Царском Селе», висело облако папиросного дыма.