И вот уже русское консульство. Звонок. Им открывают. Массивная дверь чуть скрипит — тоскливо, безнадежно.
«Но я больше не Тигрыч! Нет. Как объяснить? Подумают, что струсил.»
— Да не волнуйтесь вы так, Лев Александрович! — по- хозяйски расположился в небольшом уютном кабинете Рачковский. — Садитесь. Сейчас мы с вами по маленькой пропустим. А? Коньяку французского. Для контенансу. Для непринужденности, стало быть. Любил так выразиться генерал Мезенцев, а вы его кинжалом в бок.
— Я не убивал. Я против террора.
Ах, уж эти подлые уста! Слетает с них невесть что: лишь бы выпустили, лишь бы спастись. Довольно. Как попавшийся гимназист, право.
— Знаю. Да кто старое помянет. Даже и пальто я готов простить, — заведующий агентурой с сожалением оглядел пятна на светлой ткани. — А ведь только третьего дня у портного забрал. Как коньячок-то? — взыграл сияющими глазами.
— Хорош. Еще бы рюмку... — чувствуя, как от выпитого унимается дрожь, попросил Тихомиров.
— Непременно! — звякнул горлышком о хрусталь оживившийся Петр Иванович. — Не тминную же нам, не этот. доппель-кюммель при таких-то беседах пить. Знаю, сколько ни примете, а все не пьянеете. Не берет вас спиритус вини. Тигрыч, одно слово. И про двумыслие ваше знаю, и про книжицу.
— Про какую? — потрясенно уставился на старого знакомца.
— Ну, как же! Вы ж хотели объясниться. Перед товарищами по борьбе. Перед правительством, публикой. Не правда ли?
«Боже мой, и все-то им известно! Впрочем, пусть.»
Брошюра и в самом деле была почти готова. «Исповедь террориста» — так сперва назвал. А минувшей ночью пришло другое: «Почему я перестал быть революционером».
Да почему же в конце концов? Почему?
Заваривал крепкий кофе и писал, писал. Сам спрашивал себя и отвечал. И страшно было, и легче становилось на душе.
Мятежная молодость, партия «Народная Воля» и подлинная воля народа, которую никакой парламент — а он теперь это знал! — представлять не может, потому что ее у него попросту нет. Это ощущение, очень тонкое, возможно лишь при самодержавии, когда нет борьбы за власть, когда положение прочно, что позволяет всегда думать о народе, а не о себе.
Он размышлял, мучился. Подходил и отступал.
Что же делать, если он хочет служить России? Если чувствует, что страна здорова, набирает животворящую мощь? А революция чахнет. Молчать? Делать вид, что держишь «священное знамя» социализма в руках? Если понимаешь, что идея террора родилась из слабости, из неспособности партии вести созидательную работу, из своевольно-эгоистического презрения, наконец, к русской жизни. Ибо в мечтах о революции есть две стороны. И одного прельщает разрушительная сторона, а другого — построение нового. Вторая задача всегда была ему ближе.
Что делать, если осознаешь — до боли сердечной: в России недостает национально выработанной интеллигенции. Ведь еще в партийных документах писал: роль настоящих революционеров — не столько бунтовская, сколько культурная. Наши умственные силы, наша социальная наука не изучают собственную страну, ее самобытный опыт. Общественная мысль переполнена предвзятостями и теориями — одна другой воздушнее. И, конечно, это фантазерское состояние ума достигает высшего выражения у радикалов-заговорщиков. Беда, ну просто, беда.
— Вы, наверное, не слишком меня жалуете? — словно издалека долетел голос Рачковского. — И я, грешный, поиграл с революцией в гулимоны, да-с! Но вовремя одумался. Служу престолу искренне. Да не один я такой. Даже сам Победоносцев, и тот в юности принес дань вольномыслию. Трудно поверить? И Леонтьев, и Катков, увы, покойный. Кто ж Каткова заменит, кто? «Московские ведомости», «Русский вестник». Людей мало.
А ведь прав этот сыщик, и Новикова права: в России идет консервативная революция. Публика перестает читать ли- беральную прессу. И та стала хиреть сама собой. «Вестник Европы» перебивается с хлеба на воду лишь благодаря миллионам Гинцбурга. А на днях «Дело» закрылось: нет подписки! Знаменитое гнездо Писарева, Ткачева, Кравчинского.
Зато патриотическая печать поощряется. Открываются церковно-приходские школы — вот вам народное образование! В войсках — новая форма, скроенная по-русски. На полковые знамена вернули Лик Спасителя. Россия обрела национальный флаг. А литература, искусство? Недавно еще все умилялись идиотами желчного Салтыкова-Щедрина, забитыми людьми художника Перова, бурлаками Репина, всем болезненным и подпольным, а нынче — вот они, русские сильные люди: былинные «Богатыри» Васнецова, суворовские храбрецы-солдаты Сурикова, подвижники веры и благочестия с полотен Нестерова, Поленова.