Красиво, да сердцу тоскливо. Скука смертная. Нет, это не для него. И Капелькин выжидающе смотрел на Дворника и Тигрыча: когда ему дадут шестиствольный револьвер? Он помнил: такой был у Нечаева.
Но у Михайлова были свои виды на отвергнутого влюбленного.
— На углу Невского и Надеждинской проживает некая Анна Петровна Кутузова, — начал Дворник издалека. — Она содержит меблированные комнаты — уютные и дешевые.
— Благодарю, но я вполне устроен, — на впалых щеках Николая заиграл нетерпеливый румянец.
— Это хорошо, очень хорошо! — вдруг расхохотался Дворник. — Да вот штука какая. Анна Петровна молодая вдова, и так уж мирволит юному студенчеству, что это юное студенчество ей все и рассказывает. И такое подчас рассказывает, что сидит потом под арестом.
— Выдает полиции? Так ее убить мало.
— Зачем же, Николай Корнеевич? Надобно пользу извлечь. Ибо у вдовушки есть кузен, который служит в III Отделении.
— В чинах? Его застрелить? — Капелькин заметно нервничал.
— Да что же вы право, кровожадный какой! — хмыкнул попивающий чай и до этого молчавший Тигрыч. — По виду не скажешь.
От волнения у Капелькина запотели очки. Дворник положил тяжелую руку на его острое плечо.
— Стрелять не надо, — наставительно сказал он. — Думаю, найдутся стрелки и получше. — И вдруг спросил: — А в карты вы играете?
Николай готов был заплакать. Еще бы: ведь он приехал в Петербург совершенно с определенным прожектом — умереть на террористическом акте! А тут. Нет, ему не доверяют. Но прямо сказать не могут: тоже мне, великаны сумрака! И в Симферополь ему путь заказан: там вечная боль, там Дашенька. Родители в письмах зовут в Пензу. Что ж, значит снова туда — в пустую, бессодержательную жизнь.
— Играю! — ответил он с вызовом. Напоследок захотелось надерзить этим могущественным революционерам. — Я, знаете ли, долго жил в глухой провинции, среди чиновников. Дрязги и попойки — у нас привычное дело. А карты. Ну как же без картишек? Не бунтовские же прокламации с гектографа читать.
Подвижные глаза Тигрыча заискрились и забегали еще быстрее. А Дворник улыбнулся и по-братски приобнял Ка- пелькина.
— Не обижайтесь. Надеюсь, вы не последователь Валериана Осинского, у которого на печати были вырезаны перекрещенный топор и револьвер? — глянул Дворник на изящные пальцы Николая. — Ну и славно. Тогда к делу.
Дело заключалось в следующем. По заданию «Земли и воли» Капелькин должен был переехать в комнаты Кутузовой, большой любительницей перекинуться в картишки. Очаровать тоскующую хозяйку, сблизиться с ней, как только возможно. И затем.
— Ее кузен Георгий Кириллов состоит в должности заведующего 3-й экспедицией III Отделения собственной царской канцелярии, — почему-то торжественно произнес Тигрыч. — И главное его дело — политический сыск. Вы понимаете.
— Понимаете, насколько нам важно, чтобы в экспедиции служил наш агент? — продолжил нахмурившийся Дворник. — Партия несет большие потери. Необходимо обезопасить себя от шпионов. Нужно, чтобы нас предупреждали загодя о готовящихся арестах и репрессалиях. Вот ваше место в боевом строю. Надеемся на вас.
Николай Корнеевич задрожал, как осиновый лист. Одно дело мгновенная гибель в пламени динамита, другое. Он представил, как его, разоблаченного, месят на пыльном полу тяжелыми жандармскими сапогами. Это невыносимо. Даже отец, гневаясь на сына, ни разу и пальцем его не тронул.
— Нет. Не знаю. — с трудом зашевелил Капелькин онемевшими губами. — В этом вместилище сыска. Они все прочтут в моих глазах.
— Ничего они не прочтут! — воскликнул Дворник. — Это же ограниченные людишки. Где уж им додуматься, что вы подосланы нелегальной партией! К тому же вас порекомендует сестра самого Кириллова.
Что же делать? Быть может, вернуться в Симферополь и на пыльной Дворянской самоубиться на глазах у Дашеньки Поплавской? Капелькин закашлялся, вынул платок. На платке увидел точечку крови; совсем маленькую, почти незаметную.
— Согласен. Но если меня заарестуют. Если. Позволительно ли будет сказать, что я работал на вас за деньги? Это понятнее. Не сразу убьют.