Наконец, в той части империи, которая составляла собственно владения дома австрийских Габсбургов (помимо Австрии, Штирии и Тироля в них входили Чехия, Моравия, Словакия, Хорватия и северо-западная часть Венгрии), политическая система абсолютизма надстроилась над многонациональным государством, в котором славянские народы и венгры испытывали не только феодальный, но и национальный гнет. Монархия австрийских Габсбургов была одной из наиболее могущественных в Европе XVII века. Специфика управления ею заключалась в сочетании на местах элементов административной централизации с элементами старых сословных собраний (представителей местной знати, духовенства и городов), прикрывавших диктат венского двора видимостью местной автономии. Монархия австрийских Габсбургов в противовес монархии испанских Габсбургов успешно осуществляла политику меркантилизма — покровительства «национальной» мануфактуре внутри страны и за рубежом, поощряла основание торговых компаний и мануфактур, производивших оружие и военное снаряжение, а также предметы роскоши для нужд двора и придворной знати. В немалой степени успешная внутренняя политика австрийских Габсбургов и их подкрепленные военным могуществом претензии на гегемонию в Европе объяснялись их ролью «щита» христианского мира в противостоянии турецкой опасности. Эта роль в значительной степени сплачивала лоскутную монархию внутри и придавала ей международный вес. В 1683 г. турки осадили Вену, но были разбиты и отброшены с помощью подоспевшей польской армии. С этого момента начался упадок Оттоманской империи, чьи владения на территории Европы теперь уже в свою очередь испытывали возрастающее давление со стороны соседних европейских государств и изнутри — со стороны порабощенных народов.
Монархия же испанских Габсбургов постепенно, но неуклонно переживала упадок. Истощив казну в цепи войн, не принесших славы ее оружию, но зато стоивших значительных территориальных потерь, она подорвала в значительной степени свое былое военно-политическое могущество в Европе. Внутри же страны диктат феодальной знати и церкви при дворе столь абсолютно направлял политику монарха, что в Европе не найти другого примера политики, которая как будто специально преследовала цель систематического подавления экономических и социальных предпосылок, требовавшихся для возвышения королевской власти. В результате система абсолютизма здесь выродилась в прикрытие всевластия светской и церковной знати при дворе и в провинциях.
В заключение этого очерка политических структур, господствовавших в Европе XVII века, следует хотя бы упомянуть, что политическое устройство двух европейских монархий — Швеции и Польши — представляло собой сочетание черт, удивительным образом напоминавших черты, уже описанные нами, и черт неповторимых. Так, абсолютизм в Швеции, подобно английскому, не исключал существования сословно-представительного собрания — риксдага, вместе с тем в отличие от указанного прототипа здесь существовали постоянная, оплачивавшаяся казной армия и административный аппарат. Однако возвышение Швеции, в особенности после Тридцатилетней войны, оказалось эфемерным, поскольку основывалось не столько на фундаменте высокого уровня ее экономического развития, сколько на ограблении захваченных в этой войне территорий на севере Германии и части польского Поморья, беспощадной эксплуатации территорий Восточной Прибалтики — Эстляндии и Лифляндии, крестьянство которых в отличие от крестьянства самой Швеции подвергалось закрепощению по образцу остэльбского.
Иными словами, перед нами образец политического и военного возвышения монархии, умело воспользовавшейся выгодной для нее политической конъюнктурой в соседних с ней территориях. Изменение этой конъюнктуры тотчас же обнаружило несоразмерность внешнеполитических амбиций внутренним возможностям этой монархии. Что же касается Польши — Речи Посполитой, то в ней королевская власть была в такой степени ограничена волей шляхты при крайне слабом развитии бюргерства, что достаточно было в сословно-представительном собрании — сейме — выступить одному ее представителю против намерений монарха, чтобы наложить на них вето. Если же учесть, что королевская власть в этой стране была не наследственной, а выборной (сеймом), что она не располагала ни постоянной армией, ни централизованным административным аппаратом, то не будет ничего удивительного в том, что полновластие магнатов было здесь бесспорным, что не только закрепощенное крестьянство, но и города фактически находились в подданстве не короля, а шляхты. Таким образом, мы вправе заключить, что, являясь номинально монархией, Польша на самом деле представляла собой образец дворянской республики.