— Я это знаю, но меня интересует, видели ли вы ответ доктора Баствика сэру Джону Бэнксу и книгу его „Литания“?
— Да, я видел их там, но, если бы вам было угодно съездить туда, вы могли бы купить сотни таких книг у книготорговцев, было бы только желание…
— Кем напечатаны все эти книги?
— Я не знаю.
— Кому было поручено их печатание?
— Я совершенно не знаю этого.
— Но разве вы не переслали некоторые из этих книг сюда?
— Ни одной из них.
— Видели ли вы там некоего Харчеста?
— Да, я видел этого человека.
— Где вы его видели?
— Я встретился с ним однажды в Амстердаме.
— Как часто вы встречались с ним?
— Дважды в день.
— Не занимался ли он пересылкой книг?
— Если он и переслал их, это меня не касается, в его дела я не был посвящен.
— Но разве он не написал письма по вашему распоряжению?
— Что он писал, я знаю не больше вас самих.
— Виделись ли вы с ним где-нибудь в другом месте?
— Да, я видел его в Роттердаме.
— Что за разговоры у вас были с ним?
— У меня их было мало. Но почему вы задаете мне все эти вопросы? Они не имеют никакого отношения к моему аресту, я прошу перейти прямо к делу, по которому я обвинен и посажен под стражу.
— Напротив, все эти вопросы имеют самое прямое отношение к делу, по которому вы находитесь под стражей. Знаете ли вы кого-нибудь из пересылавших эти книги?
— Что другие делают, это меня нисколько не касается, и я не должен расследовать это; мне достаточно наблюдать за своими собственными делами.
— Хорошо, но у нас имеются показания некоего Эдмонда Чиллингтона, знаете ли такого?
— Да, знаю.
— Как давно вы познакомились с ним?
— Незадолго до моего отъезда.
— Знаете ли вы некоего Джона Уортона?
— Нет.
— Вы не знаете? Он декатировщик сукна.
— Да, я знаю его, но я не припомнил второго его имени.
— Как давно вы знакомы с ним? И как вы познакомились?
— Я не могу точно сказать этого.
— О чем вы беседовали с Чиллингтоном до прибытия в город?
— Я не обязан говорить вам об этом. Однако, сэр, что за вопросы вы мне задаете? Они не имеют никакого отношения к моему аресту, так как не мог же я попасть в тюрьму только за то, что видел, о чем-то разговаривал с тем или другим человеком, и за то, что он пересылал книги. А поэтому я не желаю отвечать ни на один из вопросов. Я вижу, что всем этим допросом вы хотите загнать меня в ловушку, так как у вас нет никаких доказательств против меня, вы хотите добыть их путем этого допроса, а потому, если вы не будете задавать мне вопросы по существу моего обвинения, я отказываюсь вам отвечать. На обвинение же, предъявленное мне, будто я пересылал книги, я ясно говорю: я не переслал ни одной книги. Пусть мои обвинители лицом к лицу предъявят мне свои обвинения чтобы я мог защищаться. Вот все что я вам скажу. Если сами меня начнете спрашивать о другом, я отвечу вам молчанием.
— Положим, у нас есть средство заставить вас отвечать.
— Я не знаю, что вы сделаете со мной, только одно я прошу вас заметить: я отказываюсь отвечать не из презрения, а просто потому, что… я боюсь, что своими словами могу повредить себе.
…
— Вам все-таки лучше отвечать, так как у меня два показания, обвиняющие вас.
— Кто меня обвиняет?
— Вас обвиняет Чиллингтон в том, что вы напечатали от 10 до 17 тысяч книг в Голландии, что они обошлись вам в 80 ф. ст., что у вас в Дельфте была комната у мистера Джона Футса, где, по его мнению, вы скрывали книги.
— Я не верю, чтобы Чиллингтон говорил эти вещи.
— А получили вы деньги от Уорта по приезде в Лондон, не правда ли?
— Ну и что же из того, что получил?
— Что были за книги?
— Я не могу сказать этого… делайте что хотите.
— Но если вы не будете нам отвечать, мы можем отослать вас туда, откуда вы прибыли.
— Делайте, что хотите».
Приговор Звездной палаты был жестоким: штраф в 500 ф. ст. и, сверх того, «бичевать беспощадно от Флитской тюрьмы, где содержался Лильберн, до Вестминстера». Полураздетый, с руками, привязанными к задней стенке медленно движущейся телеги, сопровождаемый тюремщиком, вооруженным бичом из трех ремней. Процессия двигалась нарочито медленно, бич мерно поднимался и с силой опускался на голую спину, быстро превращавшуюся в сплошное кровавое месиво. День был необычайно жарким. Солнце нестерпимо жгло непокрытую голову, пот и пыль слепили его глаза. Многие горожане, ставшие свидетелями этой экзекуции, плакали, другие из сочувствия и солидарности с жертвой ее следовали за телегой.