Занятие, которому он был обучен, — торговля сукном — оказалось для него недоступным из-за монополии компании купцов-авантюристов, полученной на этот раз от парламента в благодарность за денежные займы и подношения. Хотя еще в 1641 г. палата общин приняла постановление о выплате Лильберну возмещения за нанесенный ему ущерб, оно так и осталось пустым обещанием. Даже обращение Кромвеля к парламенту с просьбой выплатить Лильберну задолженное ему армейское жалованье в сумме 880 ф. ст. не имело последствий [113]. Тем не менее «Письмо Принну» все еще не содержало прямых нападок на парламент; главной его мишенью была пресвитерианская нетерпимость к инакомыслию, принуждение в вопросах совести.
«Ни парламент, ни совет, ни синод, ни император, ни король или магистрат не обладает властью или юрисдикцией» над духовным царством Христа или гражданами его, «ибо, сэр, позвольте Вам заявить, что неотчуждаемой прерогативой одного только Иисуса Христа является быть царем его святых и законодателем своей церкви и народа и править в душах совести его избранных». Из этого вытекало, что преследовать за несогласие в вопросах совести — безразлично, исходит ли оно от архиепископа Лода или Принна, — является делом антихриста.
Как и полагал Лильберн, Принн немедленно обратился в парламент с жалобой на него, требуя «мести» за нападки на Ковенант. Однако, поскольку дважды вызванный в Комитет дознаний для допроса, но неустрашимый Лильберн все еще оставался на свободе, соратники Принна донесли на него спикеру палаты общин Ленталю, будто Лильберн распространяет слухи о том, что спикер и его брат передали королю в Оксфорд 60 тыс. ф. ст. (впоследствии даже осторожный в своих заключениях историк С. Гардинер не считал такую возможность «невероятной»). На этот раз все ведущие пресвитериане парламента, включая его личных врагов — Кинга и Манчестера, а также бывшего покровителя, наставника Лильберна в теологии доктора Баствика, решили воспользоваться этим наветом, чтобы расправиться с ним. Лильберн тут же был арестован, и, хотя он требовал, чтобы ему были предъявлены обвинения и сообразно действующему праву рассмотрены в судебном порядке, его без следствия и суда заключили в Ньюгейтскую тюрьму.
Итак, победа «круглоголовых» в гражданской войне — начало нового этапа не только в истории революции, но и в жизни Лильберна. Она потребовала ответа на важнейший вопрос: как должна быть устроена страна, избавившаяся от произвольной власти абсолютной монархии? И здесь впервые отчетливо проявилась не только разнородность общественных элементов в лагере революции, но и проистекавшая из нее — и только теперь полностью раскрывшаяся — несовместимость целей и интересов, во имя которых они сражались на войне. Так, возобладание пресвитериан в парламенте означало стремление верхних слоев имущих классов города и деревни свести дело революции к одной лишь замене королевского всевластия своим собственным диктатом под прикрытием все той же короны. В то же время распространение индепендентских настроений в ходе войны в армии — процесс, ее цементировавший, в новых условиях свидетельствовал о размежевании внутри ее — между рядовым и младшим офицерским составом, который в отличие от так называемых шелковых индепендентов волновала не только гарантия веротерпимости, но и нечто более фундаментальное: каким образом и насколько победа парламента в гражданской войне изменит положение народных низов?
Ответ на эти вопросы, как мы уже знаем, волновал и так называемых гражданских левеллеров, представлявших радикальное крыло религиозно-политического индепендентства за пределами армии, отколовшееся от него и оформившееся в самостоятельную политическую партию. Наиболее популярным и влиятельным поборником ее принципов стал Джон Лильберн. И хотя в искусстве слова он явно уступал таким ее деятелям, как Уильям Уолвин или Ричард Овертон, однако по смелости атак на власти предержащие, полному пренебрежению к грозящим ему карам и в целом к собственной судьбе, по умению публицистически использовать злоключения, выпадавшие на его долю, для иллюстрации сути восторжествовавших в стране порядков и положения, на которое ими был обречен простой люд, он не знал среди левеллеров равных. К тому же живая память о его мужестве во время публичной экзекуции, совершенной над ним королевской властью в дни его юности, — все это вызвало к нему горячие симпатии среди лондонских низов, в особенности в среде учеников и подмастерьев.
113
Вместе с тем поражает щедрость парламента к деятелям «своего круга»: потомкам Пима были переданы земельные владения с годовым доходом 10 тыс. ф. ст., точно так же потомкам Джона Гемпдена были подарены владения, приносившие в год 5 тыс. ф. ст., хотя он и без того был известен как наиболее богатый член палаты общин.