В другом памфлете — «Стрела в палату лордов», опубликованном в конце июня 1646 г., также в защиту Лильберна, Овертон формулировал вопрос, вскрывавший суть перемен в политике Долгого парламента, последовавших за завершением гражданской войны: является ли мятежным со стороны свободного человека, несправедливо заключенного в тюрьму, объявить об этом всему миру? «Подобное деяние совершенно по-иному расценивалось в начале заседания данного парламента, ибо тогда было начало свободы, и ныне кажется, что мы находимся в ее конце и в начале нового рабства». Естественно, что различие между тем, что парламент декларировал в начале гражданской войны как цель, во имя которой она ведется, и положением этих низов после ее завершения не могло не порождать острое недовольство в среде обманутых в своих надеждах низов и отверженных. Об этом Лильберн заявил недвусмысленно: «Если меня назовут государственным преступником, я отвечу, что меня таковым сделали декларации самого парламента. И если я был введен в заблуждение и обманут, то это сделали они (т. е. члены парламента сами)»[117].
Несмотря на то что с лета 1646 г. репрессии Долгого парламента против нелегальной печати усилились, наиболее энергично загружали эту печать именно находившиеся в тюрьме Лильберн и Овертон. И сквозь тюремные решетки проникали на свободу и распространялись их памфлеты: «Королевская тирания разоблаченная» (королевская власть приобрела тиранический характер со времени нормандского завоевания Англии), «Грамоты Лондона» и «Свободы Лондона» (в защиту демократического устройства городских властей) и др. Имеются сведения о том, что памфлеты левеллеров распространялись не только в Лондоне, но и в графствах. Это подтверждается тем фактом, что «честные люди» Бекингемшира и Гертфордшира в феврале 1647 г. привезли в Лондон адресованную палате общин петицию, под которой значилось 10 тыс. подписей. Среди прочих в ней содержалось требование об освобождении Лильберна, Овертона и других левеллеров. Однако доставивших ее в палату не допустили, и они были вынуждены оставить ее лондонским единомышленникам, которые должны были попытаться передать ее в парламент (каждая из попыток так и осталась безрезультатной).
Между тем и в самой столице шел сбор подписей под петицией, вошедшей в историю под названием «Пространная». Хотя петиция эта только готовилась, копия ее была кем-то услужливо заблаговременно доставлена в палату общин и вызвала в ней настоящую панику. В ней содержалась обширная программа реформ, и среди них требования свободы совести, свободы слова, уничтожения монополий и десятины, облегчения участи бедных и др. Последовавшие аресты среди левеллеров не остановили эту своего рода петиционную кампанию.
22 мая опубликованные тексты «Пространной петиции» были по постановлению палаты общин преданы публичному сожжению городским палачом [118].
Опасаясь массовых выступлений, пресвитериански настроенные «отцы» Сити изгнали из комитета, ведавшего городской милицией, индепендентов, заменив их своими людьми. Теперь в случае волнений парламент имел под рукой восемнадцатитысячную милицию Лондона, находившуюся под командованием пресвитериан. Весной 1647 г. на политической сцене страны появилась еще одна сила наряду с парламентом и левеллерами, прежде всего Лондона, — «агитаторы» в армии «нового образца». Ее конфликт с пресвитерианским большинством парламента означал, что на этот раз ему противостояла оппозиция, с которой — в противоположность державшимся в рамках закона левеллерам — нельзя было справиться ни сожжением петиций, ни заключением в тюрьмы. С этого момента свои надежды на углубление демократического содержания революции левеллеры связывали с позицией «агитаторов» в армии.
Как уже отмечалось, по мере нарастания конфликта между армией и парламентом он все яснее принимал характер политический; армия становилась выразительницей интересов всех недовольных политическим консерватизмом парламента.
«Наша армия, — значится в одной из ее деклараций, — состоит главным образом из добровольцев… многие из коих — люди выдающихся благочестия и способностей… мы не являемся просто наемниками, собравшимися вместе в надежде на плату за военную добычу».
Естественно, что в памфлетах Лильберна, Овертона и Уолвина радикально настроенные солдаты и офицеры находили ответы на волновавшие их вопросы. Чтение и толкование публицистики левеллеров, слушание наставлений самозваных проповедников пробуждали у одетых в солдатские мундиры сыновей крестьян и ремесленников сознание своего долга перед народом не только на войне, но и в мирное время, когда решались вопросы послевоенного устройства страны.
117
Собственно, в действительности никаких перемен в социальной политике парламента не произошло: в начале гражданской войны было только произнесено громко звучащее слово «свобода» без уточнения ее сути и границ, не более того. Теперь же, после ее окончания, обнаружилось, что обещание изначально не распространялось на большинство народа Англии.
118
Традиция гласит, будто присутствовавший при этом пресвитерианин заметил: «Теперь нашим волнениям наступил конец», на что услышавший эти слова индепендент ответил: «Нет, это только их начало».