16 июля на собрании Совета армии «агитаторы» снова потребовали похода армии на Лондон, освобождения Лильберна и выплаты ему материального ущерба. Однако Ферфакс и Кромвель снова этому воспротивились, и это неудивительно. Позиция Лильберна и «агитаторов» в этот момент заключалась в том, что «несправедливые, тиранические и неправедные» действия парламента освободили подданных от обязанности повиноваться ему и настало время для тех, кого парламент представляет, перейти к прямым действиям для защиты своих свобод.
Позиция же Кромвеля и его окружения, наоборот, диктовалась страхом перед подобными действиями, и поэтому гранды все еще усматривали в парламенте «единственную законную власть» в стране, а переговоры с ним, точнее, уговоры его — единственным способом решать политические проблемы.
В те дни Лильберн обратился к Ферфаксу с письмом, в котором писал: «Если Вы что-то намерены предпринять для меня, то делайте это быстро и энергично, ибо погибнуть я не могу и не хочу… и если ничто не может подействовать на обе палаты (парламента), кроме моей беспричинной гибели, то я буду вынужден обратиться ко всем общинам Англии и солдатам Вашей армии и сделаю все что в моих силах, чтобы перерезать их тиранические глотки, если даже я погибну вместе с ними».
Тем временем для подкрепления требований об удалении 11 наиболее одиозных пресвитериан из палаты общин армия начала свое движение к Лондону. Известие об этом немедленно возымело свои действия, поименованные лица (Голльз, Стэлтон и др.) покинули палату общин, и снова армия остановилась. Когда же пресвитериане Сити 26 июля предприняли попытку своего рода государственного переворота, приведя в боевую готовность милицию и силой заставив парламент проголосовать за немедленное приглашение короля в Лондон (за которой и последовало бегство 57 коммонеров во главе со спикером и 8 пэров в расположение армии), Ферфакс и Кромвель решились наконец на «антиконституционный» шаг: 6 августа армия вступила в Лондон, не встретив сопротивления. Но и после этого парламент бросил вызов армии, отказавшись одобрить ее действия. 29 августа, оставив военный отряд в Гайд-парке и расположив солдат снаружи парламента, Кромвель заставил наконец палату общин санкционировать действия армии, 7 пресвитериан — членов парламента бежали из страны, один был арестован. И хотя позиции индепендентов в парламенте вследствие этого укрепились, его политика по отношению к левеллерам нисколько не изменилась — их лидеры все еще оставались в тюрьме.
Политическая трусость армейской верхушки — так называемых грандов — придавала смелость парламенту: не доверяя армии, страшась ее союза с лондонскими низами, Кромвель поспешил вывести ее за пределы столицы.
Перед нами парадоксальный феномен — всесилие и поразительное бессилие многотысячной армии перед ничтожным сборищем прожженных политиканов, верховодивших в обеих палатах парламента и творивших его политику в 1647 г. И причина этого заключалась не только в отсутствии единства в рядах самой армии — решающей организованной силы демократии в период, когда революция оказалась на распутье, но и в политической незрелости лидеров партии левеллеров — этих идеологических знаменосцев радикальной оппозиции в стране. Выражая интересы и устремления прежде всего ремесленников и мелких торговцев в городах и мелких сельских хозяев в деревне, левеллеры разделяли многие свойственные этим слоям предубеждения и иллюзии. К этому следует присовокупить узость социального и исторического кругозора, неустойчивость, идеализацию политических традиций, фетишизацию норм традиционного права. Со всеми этими чертами идеологии и политической практики левеллеров мы уже в определенной мере сталкивались, в частности прослеживая одиссею Лильберна до 1647 г., и в еще большей степени об этом будут свидетельствовать его слова и дела в грядущие годы. С дискуссией, развернувшейся на конференции в Пэтни осенью 1647 г., мы уже познакомились [120]. В данном случае наше внимание будет сосредоточено только на одном вопросе: каковы те пределы, до которых левеллеры стремились довести общественный переворот в стране?
Заметим для начала, что политическая риторика Лильберна давала весьма расплывчатый ответ на этот вопрос. В самом деле, провозглашавшиеся им условия обеспечения «свободы и прав общин Англии» в качестве конечной цели борьбы были крайне социально неопределенными и по своим границам размытыми, поскольку понятие «общины Англии» в восприятии различных общественных слоев наполнялось различным содержанием. Точно так же далеко не устоявшимися были представления Лильберна о наиболее пригодной для достижения провозглашенной цели форме правления. К лету 1647 г. только исходный для искомого ответа пункт был им установлен: поскольку парламент выродился в тиранию, он потерял право на власть, и последняя вернулась в руки тех, чьими полномочиями парламент пользовался, т. е. к «общинам Англии».