Однако дальше угроз прибегнуть к «неконституционным» массовым действиям ни Лильберн, ни его сторонники не заходили. И это очевидное свидетельство того, сколь велика была еще политическая незрелость революционной демократии тех дней и сила довлевшей над нею робости перед лицом властей предержащих, сохранявших видимость «конституционности».
Вспомним, что сам Лильберн в борьбе с парламентом стоял на платформе права, конституционности, юридического прецедента. Как же мог он стать предводителем мятежа — действия, по своему характеру явно «противозаконного»? К тому же не следует забывать, что Лильберн, хотя и младший сын в семье, был по рождению джентльменом, о чем при всяком удобном случае он напоминал: в парламенте — с целью заставить больше считаться с ним; вне парламента — с целью придать своим злоключениям больший моральный вес в глазах тех, для кого джентльмен все еще заслуживал большего уважения, чем простолюдин. Последнее же все еще было широко распространенным убеждением в среде тех самых низов, к которым он апеллировал.
Совокупность перечисленных моментов, может быть, объяснит нам тот на первый взгляд парадоксальный факт, что «защитник бедного народа» Лильберн, полностью разочаровавшись в Кромвеле и отчаявшись получить иным путем свободу, склонялся к заключению «соглашения „агитаторов“ с королем», если последний со своей стороны согласится «гарантировать справедливую свободу» его и народа. Следовательно, политическая незрелость этого предводителя радикалов была в ту пору еще столь велика, что личную свободу он все еще надеялся получить как дар «со стороны», не исключая и из рук монарха, обещающего «гарантии» таковой, поскольку парламент на это оказался неспособным.
Эта недостаточная разборчивость Лильберна в «конституционных средствах» еще проявится неоднократно. В одном, однако, он оставался последовательным: в искренней преданности делу свободы, которому он посвятил все свои силы и жизнь. Так, в одном из писем Ферфаксу Лильберн писал: «Я не поступаю и не действую по воле случая, а исходя из принципов и будучи в душе полностью убежденным, что они справедливы, праведны и честны, и я, по доброте божьей, никогда от них не отступлюсь, даже если мне суждено погибнуть, отстаивая их». Так или иначе, но бегство короля из Гемптон-Корта 11 ноября 1647 года положило конец попыткам установить контакт между королем и «агитаторами» — замысел, который отнюдь не всеми сторонниками Лильберна одобрялся (в частности, полковником Рейнсборо, Сексби и др.).
К этому времени произошли перемены и в судьбе самого Лильберна. 9 ноября ему было разрешено днем покидать тюрьму и возвращаться в нее на ночь. Однако и такое половинчатое «освобождение» было уже благом — он получил возможность находиться в семье, свободно общаться с друзьями и единомышленниками и тем самым активно влиять на движение левеллеров в целом.
Между тем движение это достигло критической фазы, в начале сентября в большинстве полков состоялись выборы новых «агитаторов» — событие, горячо поддержанное Лильберном. Это был момент, когда противоречия между радикалами и «грандами» в армии грозили вылиться в открытое неповиновение солдат своим офицерам. То же предгрозовое положение вещей отмечалось за пределами армии. Резко усилились нападки Лильберна на Кромвеля, открыто выступившего в палате общин 20 октября в защиту монархического строя. Умеренные индепенденты в долгу не остались, обвиняя левеллеров в стремлении к анархии и «уравнению состояний». Вот образчик «критики» идеалов левеллеров:
В этой обстановке появился памфлет «Дело армии, правильно изложенное», ставший отправным пунктом дискуссии, развернувшейся в Пэтни по вопросу о послевоенном устройстве. Хотя он был подписан 11 вновь избранными «агитаторами», его автором был левеллер Д. Уайлдмен, а косвенно — все лондонские идеологи левеллеров. Поскольку «дело армии» практически отождествлено в нем с делом «бедного, угнетенного народа Англии», постольку основное содержание этого документа сводилось к требованиям, реализация которых означала бы превращение страны в демократическую республику, при этом армия рассматривалась в качестве инструмента этого преобразования. Конкретная программа его включала основные требования левеллеров, и прежде всего Лильберна, изложенные в предшествующих памфлетах идеологов. «Дело армии» стало первым наброском знаменитого «Народного соглашения» — этого первого опыта создания писаной Конституции Англии.