Успешное решение этой задачи предполагает, что привлекшие наше внимание деятели Английской революции наложили отпечаток своей личности если не на ход ее в целом, то по крайней мере на события отдельного ее этапа. Итак, если отобранные с этой точки зрения деятели лагеря революции — по манере мыслить и действовать — должны характерологически предстать в качестве персонификации вполне определенного социального типа эпохи, то не будет преувеличением утверждать, что среди тех, кто в различные периоды революции словом и делом двигал ее вперед, не было более репрезентативных фигур, чем Кромвель, Лильберн, Уинстенли. Именно в их представлениях о сути происходивших событий, о целях борьбы и способах их достижения наиболее полно проявилась предельная грань революционности поборников трех типов социально-политического радикализма тех лет: буржуазно-дворянского, мелкобуржуазного и крестьянско-плебейского.
К сожалению, если не прибегать к «художественному» вымыслу, а придерживаться только того, что отложилось в исторической памяти, то окажется, что возможности сколько-нибудь полно воссоздать личностный, точнее — психологический, план задуманных биографий, в особенности для периода, предшествовавшего появлению данного деятеля на сцене истории, невелики, а то и полностью отсутствуют. Мало, очень мало сохранилось в этих материалах живых деталей, которые вводят в душевный мир человека, позволяют представить его в «частной» жизни, в кругу семьи, друзей. К тому же если Оливер Кромвель стал впоследствии слишком заметной исторической фигурой, привлекшей внимание современников ко всем периодам его жизни, в том числе и к раннему (в который, кстати, за отсутствием свидетельств вплетено немало «легенд»), то Джон Лильберн, проведший долгие годы в тюремных застенках, и по характеру, и по направленности своей деятельности уже не удостаивался столь пристального внимания составителей мемуаров, и уж совсем покрыта мраком неизвестности биография Уинстенли. И случилось это, быть может, потому, что Уинстенли был личностью наиболее неординарной и уже в силу этого отверженной, личностью, мысли и деяния которой просто не укладывались в здравый смысл тех, кто владел пером и располагал досугом, чтобы им воспользоваться. Неудивительно, что практически вся его жизнь, за исключением ряда ее эпизодов, осталась за пределами исторической памяти. Такова специфика документального материала, диктовавшая свои условия автору, с которыми придется считаться и читателю, если он, разумеется, пожелает знать именно то, что о данном предмете знает история.
Введение
Европа в столетие революций
К середине XVII века страны Европы были уже столь тесно связаны между собой экономически, политически и общей традицией культуры, что многие фундаментальные исторические процессы — при всей специфике их проявления в рамках отдельных стран и этнополитических общностей — носили в своей подоснове подлинно общеевропейский, континентальный характер. Иными словами, универсальный характер сложившейся здесь цивилизации был зримым фактом.
Не случайно достаточно прозорливым современникам той поры уже представлялось очевидным, что каждое действительно крупное событие национальной истории имеет международный аспект, без учета которого оно не может быть надлежащим образом понято и оценено. Наиболее ярким подтверждением этой истины является так называемый кризис XVII века, который в историографии охарактеризован как «всеобщий». И это не только по той причине, что кризис охватил большинство европейских стран, но и прежде всего в силу того, что он оказал влияние практически на все стороны их общественной жизни.
По словам известного современного французского историка Р. Мунье, «семнадцатый век являлся эпохой кризиса, который затронул человека в целом, во всех сферах его деятельности — экономической, социальной, политической, религиозной, научной и художественной, все его существование на глубочайшем уровне его жизненных сил, его чувствования, его воли». Так, если в хозяйственной жизни он проявился в смене циклов рыночной конъюнктуры — цикл высокой конъюнктуры в XVI веке сменился депрессией в XVII веке, то в области социально-политической многие европейские страны были в XVII веке охвачены массовыми движениями, в основе которых лежал глубокий кризис существующих в них общественно-политических систем. И хотя по своему социально-историческому характеру, т. е. стадиально, эти движения весьма и весьма различались — от социальной революции 40-х годов XVII века в Англии до крестьянской войны на Украине во главе с Богданом Хмельницким, от Фронды во Франции до восстаний в Неаполе, Барселоне и Лиссабоне, тем не менее все они составляли звенья одной цепи социальных возмущений. Сама синхронность этих проявлений кризисных общественно-политических ситуаций свидетельствовала об универсализме глубинных противоречий, процессов, не знавших национальных границ, иначе говоря, о превращении Европы в категорию историческую.