Между тем социально-экономические последствия такой революции в тех условиях были враждебны интересам средних и малоимущих слоев поземельно-зависимого крестьянства, поскольку они отрицательным образом влияли на устойчивость владельческих титулов и хозяйств этих категорий. Инфляционная рыночная конъюнктура на продукты сельского хозяйства и связанный с нею оживленный земельный рынок приводили к тому, что следствием всякого рода улучшений являлись огораживания общинных земель и резкое повышение держательских рент. Естественно, что новые собственники, приобретшие эти земли за наличные, были меньше всего склонны считаться с «незапамятными» традициями в отношениях с обычными держателями [17].
О масштабах этого процесса свидетельствуют следующие данные: из 2500 обследованных английским историком Р. Тауни маноров, расположенных в семи графствах, в период между 1561–1600 гг. отчуждался каждый третий манор. В гораздо большей пропорции происходила смена их владельцев в период между 1601–1640 гг. Продавцами земли выступали корона [18], представители разорившихся знатных родов и обедневшего джентри. Между 1558 и 1602 гг. в пределах 12 графств Средней Англии пэры продали 28 % принадлежавших им маноров. Хотя число пэров между 1558–1642 гг. увеличилось в 2 раза, они в 1642 г. владели меньшим числом маноров, чем в 1558 г.
Помимо разбогатевших представителей джентри покупщиками коронных земель и владений знати выступали «денежные мешки», прежде всего Лондона [19], представители так называемых свободных профессий (юристы, врачи и др.), наконец, разбогатевшие цеховые мастера и т. п. Оживленный земельный рынок содействовал мобилизации земли и в среде держателей крестьянского типа. Жалобы на жадность тех, кто собирает несколько дворов в одни руки, раздавались в Англии с начала XVI века. Естественно, что следствием этого процесса должно было явиться, с одной стороны, сокращение числа надельных дворов и укрупнение держаний, а с другой — увеличение численности безнадельных.
На почве мобилизации земли в манорах и обострившегося вследствие этого земельного голода в них развилась система субдержаний и субаренды. Крупным держателям было выгоднее сдавать клочки своих держаний в субдержание или субаренду, чем обрабатывать их, — столь высокими были земельные ренты. Но сама эта возможность свидетельствовала о том, сколь велико было число сельских жителей, которым уже не хватало держаний в маноре и которые соглашались на положение «подсуседков» у владельцев надельных дворов.
Другим важным фактором, содействовавшим подрыву позиций крестьянства в аграрном строе предреволюционной Англии, являлось стремление лендлордов регулировать рентные платежи, основываясь на состоянии рыночной конъюнктуры. Очевидно, что для массы традиционных держателей это означало многократное повышение рентных повинностей. Как уже отмечалось, наиболее критическим в этих условиях оказывалось положение копигольдеров «на срок».
Хотя, по некоторым предположениям, две трети культивировавшейся в стране площади считались фригольдом (юридический статус которого был близок к частной собственности) и только одна треть — копигольдом, это еще отнюдь не значит, что соотношение фригольдеров и копигольдеров среди крестьян было таким же. Все дело в том, что земля, значившаяся фригольдом для владельцев в манорах большей части страны, в своей львиной доле отнюдь не сдавалась на этом праве тем, кто ее обрабатывал. Имеются основания считать, что для большей части держателей крестьянского типа в северо-западных, юго-западных и частично центральных графствах типичным являлось земельное держание на праве копигольда и только в графствах Восточной и Северо-Восточной Англии удельный вес мелких фригольдеров был в 2 раза выше, чем в других регионах страны, и тем не менее и здесь уступал численности копигольдеров[20].
В целом в судьбе крестьянского копигольда заключалась судьба английского крестьянства как класса. Прекарный статус этого держания отчетливее всего проявлялся, во-первых, в ограниченности этого держания во времени: обычно так называемая копия протокола манориальной курии (так именовался документ на право владения) исчисляла срок такого держания более чем условными тремя жизнями, измерявшимися 21 годом, и, во-вторых, в правовой незащищенности копигольда от «воли» лорда манора. Недаром знатоки общего права продолжали зачислять копигольдеров в разряд тех, кто «лишен собственной земли». Поскольку обычные ренты копигольдеров не шли ни в какое сравнение с открывшейся для лендлордов возможностью сдавать землю за рыночные ренты, в английской деревне на этой почве развернулась ожесточенная борьба за ренту [21].
17
Слой вечнонаследственных копигольдеров, условия держания которых оставались неизменными, был крайне малочисленным и локализовался главным образом на востоке и юге страны.
18
Между 1530–1640 гг. корона продала в частные руки земельные владения на сумму 6,5 млн ф. ст. В результате столь интенсивной распродажи домен английской короны был в 1603 г. намного меньшим, чем в 1500 г.
19
В 1625 г. Сити Лондона — основному кредитору короны — было передано коронных земель на сумму 216 310 ф. ст.
20
Чтобы судить о роли копигольда в судьбе английского крестьянства к началу XVII века, приведем следующие данные:
21
В Восточной Англии рента в течение XVI века возросла в 6 раз; в манорах Уилтшира — в 10 раз в промежутке между 1510 и 1650 гг.; в Уорикшире — в 3 раза (между 1556 и 1613 гг.) и повторно в 3 раза между 1613–1648 гг.; в Ноттингемшире в течение XVI века рента возросла в 6 раз. Рентные доходы владений в Эссексе составляли: в 1572 г. — 1400 ф. ст., в 1596 г. — 2450 ф. ст., в 1640 г. — 4200 ф. ст. Доходы йоркширских маноров лордов возросли между 1613–1651 гг. на 400 % (