После острейших дебатов, длившихся непрерывно 15 часов, в ночь с 22 на 23 ноября «Великая ремонстрация» была принята большинством всего лишь в 11 голосов (159 — «за», 148 — «против»). Во время голосования был момент, когда члены палаты общин взялись за шпаги. Уже на рассвете, расходясь по домам, Кромвель будто бы сказал своему соседу знаменитую фразу: «Если бы „Ремонстрация“ была отвергнута, я на следующее же утро продал бы все, чем владею, и больше никогда не увидел бы Англии», т. е. навсегда покинул бы ее.
В эту ночь с былым единодушием в палате было покончено. Изначально умеренно настроенные реформаторы постепенно, по мере радикализации ее намерений, переходили на сторону короля. Примером подобной эволюции может служить Эдуард Гайд, в будущем граф Кларендон.
«Никакая Реформация не стоит тягот гражданской войны», — писал он впоследствии. Ему вторил поэт Эндрю Марвелл: «…дело (парламента) было чрезмерно благим, чтобы из-за него понадобилось сражаться». Такие члены парламента, как Эдмунд Ледлоу или Ричард Бакстер, были потрясены тем, что находились люди, «готовые сражаться против короля».
В обстановке все более глубокого размежевания сил в парламенте и в стране Карл I покинул отказавшую ему в повиновении столицу и отправился на север страны, где надеялся найти поддержку все еще влиятельных феодальных лордов и шотландцев. Вслед за ним Лондон покинули 4/5 состава палаты лордов и около половины членов палаты общин.
Англия оказалась на пороге гражданской войны. Ее близость напугала одних, охладила пыл других. И в этот критический момент среди немногих наиболее стойких защитников завоеваний конституционного периода революции Кромвель оказался наиболее деятельным, причем не только в парламенте, но и за его стенами — в графствах, где происходило размежевание сил. И это не потому, что он стремился поскорее пустить в ход свое искусство меча, а в силу того, что яснее других понимал неизбежность гражданской войны и делал все от него зависящее, чтобы парламент не был застигнут событиями врасплох.
Активность Кромвеля после отъезда короля на север было бы точнее назвать уже военно-политической. В эти месяцы весны и лета 1642 г. Кромвель обнаружил завидную энергию. В качестве члена многочисленных парламентских комитетов он рассматривал массу дел, выполняя многократные поручения палаты общин — передать лордам послания и обращения, — миссии, требовавшие помимо всего прочего и таланта убеждения слушателей.
В преддверии открытого военного столкновения оба лагеря — король и парламент — собирали силы и средства, состязались в привлечении на свою сторону территориальной милиции отдельных графств, городов, крепостей, арсеналов и флота. Кромвеля тревожили степень верности парламенту лорда-мэра Лондона, готовность гарнизона Тауэра. В январе 1642 г., также по его предложению, был создан комитет, в задачу которого входило рассмотрение вопроса о готовности страны к обороне. 12 июля было принято постановление о создании армии «для безопасности личности короля и защиты королевств». Командующим ее назначался граф Эссекс. По инициативе Кромвеля общины потребовали от корпорации оружейных дел мастеров еженедельных сведений о том, сколько мушкетов и другого оружия, а также седел ими было произведено и кем они были куплены. Как член парламента от Кембриджа, Кромвель по собственной инициативе предпринял шаги с целью помешать королю завладеть столовым серебром, хранившимся в колледжах города. Вооружив на собственные средства два отряда волонтеров и расположив их в городе, он стал дожидаться развития событий. Когда же стало известно, что эти драгоценности подготовлены для отправки королю, Кромвель этому помешал и взял их под свою охрану. В результате король лишился драгоценностей на сумму в 20 тыс. ф. ст.
Получить представление о том, какое место занимал Кромвель в делах Долгого парламента еще задолго до начала гражданской войны, нам поможет одно свидетельство: когда в парламент поступила петиция из Монмаута, содержавшая жалобу на его опасную близость к ирландскому мятежу и на угрозу, которую в этих условиях представляют католики-рекюзанты, в приложенном к ней меморандуме значилось: «Послать мистеру Кромвелю». О том, как остро реагировал Кромвель на подобную ситуацию, было хорошо известно в кругу лидеров парламента.
И тем не менее сельский сквайр Оливер Кромвель стал историческим Кромвелем прежде всего не на ниве парламентского красноречия и не в ухищрениях дипломатии, а на полях военных сражений в ходе гражданской войны. Кромвель-генерал сперва затмил в нем талант политика как будто только для того, чтобы затем, когда шпага уже была вложена в ножны, он проявил такие грани политического искусства, которые повергли в изумление современных ему и искушенных политиков внутри и вне Англии.