Итак, драматическое начало новой полосы в ходе революции высветило совершенно по-новому мотивы столь поражавшего наблюдателей демократизма и радикализма Кромвеля в период гражданской войны. В противовес современным апологетам этого героя революции середины XVII века, подчеркивающим главным образом его талант полководца, представляется, однако, что подлинную «тайну» взлета Кромвеля помимо его удачливого меча составляла его поразительная способность сообразовать исходную и неизменную цель — сокрушение абсолютизма — с меняющимися обстоятельствами момента. Кромвель — гений политической тактики, чутко улавливавший политическую ситуацию, безусловно искуснейший буржуазно-дворянский политик эпохи революции. Он объективно верно служил интересам этих классов в годы гражданской войны, когда не только не пресекал, но и всячески поощрял революционный энтузиазм плебеев, одетых в солдатские мундиры, поскольку понимал, что именно в нем залог конечной победы над роялистами.
После того как цель была достигнута, сословным интересам грандов революционный энтузиазм плебеев-солдат казался уже более опасным, чем роялистски настроенный пресвитерианский парламент. Одним словом, даже наиболее проницательные современники Кромвеля в своих суждениях о его «характере» не шли дальше поверхности событий. В результате подоплеку «многоликости» Кромвеля по сути не поняли ни роялисты, ни радикалы. И те и другие в один голос и на разный лад разоблачали «лицемерие», «двоедушие», «коварство» и «хитрость» Кромвеля — определения, за которыми скрывалось лишь непонимание того решающего обстоятельства, что свои собственные планы Кромвель в каждый момент в ходе революции отождествлял с условиями наиболее благоприятного выхода для имущих из очередного политического кризиса.
Так, в своей «Истории мятежа» граф Кларендон писал: «Кромвель до этих пор, т. е. до 4 июня, вел себя с тем редким притворством (в котором поистине он был очень большим мастером), будто он сверх всякой меры возмущен подобной дерзостью солдат, неизменно присутствовал в палате общин, когда послания в подобных выражениях составлялись, и ожесточенно обрушивался на подобную самонадеянность… И ему столь легко поверили, что его самого один или два раза посылали в армию для улаживания конфликта, после двух-трехдневного пребывания в ней он возвращался снова в палату и горько жаловался на великую распущенность, там царящую. И при этих и подобных речах, а также когда он говорил об участи нации быть вовлеченной в новые смуты, он будет горько плакать и выглядеть наиболее удрученным человеком в мире».
При всем том нельзя, разумеется, сбрасывать со счетов и боязнь Кромвеля остаться без армии перед лицом реальной опасности засилья пресвитерианского большинства в парламенте.
Вот почему в критический момент, когда избранные солдатами «агитаторы» получили в армии большую власть, чем гранды-офицеры, Кромвель решил противопоставить этой власти свою былую популярность в армии, с тем чтобы свести на нет эту власть, снова подчинить армию своей воле. С этой целью на общем военном смотре (наряду с принятием «Торжественного обязательства» не расходиться по домам и не допустить расчленения армии на части до тех пор, пока ее требования не будут удовлетворены) был создан Армейский совет, включавший помимо высших офицеров двух офицеров и двух представителей рядовых — «агитаторов» от каждого полка.
Замысел Кромвеля был очевиден: поставить «агитаторов» под контроль высшего офицерства, превратить этот совет в своего рода дискуссионный клуб, в то время как Военный совет, в котором решающую роль играли Кромвель и его зять Айртон, сохранял реальную власть в армии. Последующие политические действия Кромвеля и его окружения с предельной очевидностью обнаружили, насколько близкими по социальной сути были их собственные планы политического устройства страны и планы пресвитериан, и, как следствие, насколько устремления грандов были изначально далекими от целей и ожиданий рядовых армии, оставивших позади свои узкопрофессиональные интересы и осознавших себя защитниками «правого дела народа» Англии в целом.