Сложилось, таким образом, довольно странное положение: вместо того чтобы парламентские войска преградили Гамильтону путь на Лондон, они теперь, наоборот, сами оказались севернее шотландцев, как бы открыв им пути на столицу. Но, нарушив, казалось, требования элементарной логики, Кромвель как нельзя лучше учитывал соотношение сил: вместо того чтобы дожидаться на каком-либо рубеже, пока шотландцы соберутся в один кулак, он решил сражаться с ними на марше. Между тем у шотландцев произошло нечто совершенно непредвиденное: догонявший собственную кавалерию, оторвавшуюся от основных сил пехоты на приличное расстояние, Гамильтон с нею разминулся; когда он появился наконец с измотанной и обессиленной пехотой в ее лагере, ее там не оказалось. В свою очередь командующий кавалерией Мидлтон, услышав о появлении Кромвеля, поспешил обратно на помощь Гамильтону, но, разминувшись с ним, натолкнулся на кавалерию Кромвеля. На протяжении трех дней Кромвель почти безнаказанно сокрушал порознь совершенно выбившиеся из сил полки и бригады шотландцев. Их поражение было катастрофическим: 10 тыс. человек сложили оружие. Находившийся на севере пятитысячный отряд шотландцев с примкнувшими к ним англичанами-роялистами бежал к границе. Эта крупная победа «железнобоких» была ими завоевана малой кровью, и Кромвель снова оказался в ореоле непобедимого генерала.
К концу августа вторая гражданская война фактически закончилась. Могло казаться, что бесславный для роялистов ее конец чему-нибудь научит партию пресвитериан в парламенте и всех, кто явно и тайно сочувствовал мятежникам. Однако ничуть не бывало. Они повели себя более вызывающе, чем когда-либо до этого. Члены палаты лордов даже отказались объявить шотландцев врагами, а пресвитериане палаты общин повели себя столь вызывающе, как будто победу одержал не Кромвель и индепенденты, а они и их союзники. В палату были возвращены 10 вожаков пресвитерианского большинства, ранее из нее удаленных по требованию армии. 24 августа палата отменила принятое постановление о перерыве сношений с королем и направила к нему на остров Уайт депутацию в составе 15 человек для возобновления переговоров.
Складывалось впечатление, что пресвитериане явно спешили воспользоваться удаленностью Кромвеля от столицы. 4 декабря армия вступила в Лондон. После затянувшегося торга с королем палата общин 5 декабря постановила, что ответные предложения короля (передать парламенту на 20 лет контроль над милицией и установить на три года пресвитерианское церковное устройство) могут служить основанием для соглашения с ним. Над страной нависла реальная угроза совершенно «мирной» победы контрреволюции. В этот критический для грандов момент Кромвель пошел на решительное (снова-таки только тактическое) сближение с левеллерами. Столь пугавший и ожесточивший его антимонархизм левеллеров, проявленный ими на конференции в Пэтни, стал теперь его единственным спасением.
Неизвестно, однако, как развивались бы дальнейшие события, если бы король не находился под стражей верных Кромвелю людей. Напомним, что комендантом замка Карисбрук, в котором содержался пленный Карл I, являлся кузен Кромвеля полковник Роберт Геммонд. С целью «укрепления духа» своего кузена, положение которого было в те дни ключевым, Кромвель направил ему 6 ноября характерное письмо: «Вы утверждаете: власти установлены богом, поэтому им следует активно или пассивно подчиняться. В Англии эта власть воплощена в парламенте. Согласен, власть от бога, однако тот или другой род ее является установлением человеческим и ограниченным: некоторые (формы) — с более широкими, другие — с более узкими границами. Поэтому я не думаю, что, хотя власти могут делать все, что им заблагорассудится, обязанность им подчиняться остается. Все согласны с тем, что имеются случаи, при которых сопротивление им является законным». Вопрос, таким образом, заключался только в том, являлась ли данная конкретная ситуация таким случаем.