Приближались 30-е годы XIX века. Заканчивалась эпоха Реставрации, столь много давшая для развития исторической мысли. Тема русской кампании пока еще не привлекла внимание великих историков того времени – О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф.-О. Минье и Л.-А. Тьера. Минье и Тьер обратятся к ней позже. Пока же события наполеоновских походов только становились историей, и дискутировали о Бородинском сражении главным образом его непосредственные участники. Нередко в зависимости от того, как именно сложилась их судьба в годы Реставрации, они фактически разделились на две группы: последовательных критиков Наполеона и его апологетов. Единственным исключением, пожалуй, можно считать Шамбрэ, работа которого имела целью решение прикладной задачи: извлечь практические выводы для Военного министерства.
В конце 20-х – начале 30-х гг. XIX в. стали уходить из жизни многие ветераны Наполеоновских войн, свидетели и участники кампании 1812 г. В 1830 г. умер маршал Л. Гувион Сен-Сир (1764–1830), находившийся с 1819 г. в отставке и занимавшийся вплоть до своей смерти сельским хозяйством и написанием мемуаров. Вышедшие в 1831 г. его воспоминания[62], казалось, не могли внести чего-то нового в изучение Бородинского сражения, тем более что, сражаясь у Полоцка, он не был участником великой битвы. Однако суждения покойного маршала оказались не лишенными интереса. Имея огромный военный опыт и анализируя материалы о Бородинской битве, он пришел к однозначному выводу, «что под Можайском во французских атаках не было точности и в особенности связи, что могло сообщить им только деятельное участие главнокомандующего». Хотя русские отступили, «но они не были разбиты». Потери русской армии «почти вознаграждались потерями Наполеона; и на стороне русских было то огромное преимущество, что беспрестанно получаемые ими подкрепления должны были вскоре изгладить следы их [потерь], между тем пустота, открывшаяся в наших рядах, не пополнялась». Сен-Сир пришел к мнению, что единственным способом разбить русскую армию при Бородине, а тем самым и вынудить Александра I к миру, было введение в бой гвардии, чего Наполеон сделать так и не решился.
Через 11 лет после смерти Армана-Огюстена-Луи де Коленкура, герцога Виченцкого (1773–1827), обер-шталмейстера императора во время Русского похода, вышли его воспоминания[63]. Как и можно было предполагать, воспоминания Коленкура не только сделали известными многие детали Бородинской битвы, но и вообще вышли за рамки собственно воспоминаний, став своего рода исследованием о событиях 1812 г. По уверению Коленкура, Наполеон был убежден, что его продвижение к Москве с неизбежностью заставит русскую армию принять сражение. Император полагал, что в своем стремлении «угодить дворянству» новый русский главнокомандующий Кутузов будет вынужден принять бой, проиграет его, а это, в свою очередь, даст возможность Александру I пойти на мирные переговоры с Наполеоном, «избежав упреков и порицаний со стороны русских вельмож». Опасаясь отхода русской армии, император решился на фронтальный бой, что обусловило нерешительные результаты сражения. Особую роль в этом сыграл отказ от использования гвардии, что, впрочем, Коленкур и не осуждал, и не одобрял. «Эти успехи без пленных, без трофеев, – писал Коленкур об императоре, – не удовлетворяли его». Говоря о катастрофическом состоянии французской армии после сражения, Коленкур дал понять, что Наполеон не достиг своей цели и что взятие Москвы без разгрома русской армии было обесценено. Особое внимание при описании Бородинского сражения Коленкур конечно же уделил героической смерти своего брата Огюста-Жана-Габриэля, дивизионного генерала и коменданта Главной квартиры императора, овладевшего, по мнению автора, Курганной высотой.
В 1839 г. были опубликованы воспоминания Матье Дюма (1753–1837), генерал-интенданта Великой армии, в которых автор еще раз подтверждал отсутствие обычной активности у императора в день сражения; несмотря на очевидную необходимость перемен в первоначальной диспозиции в ходе боя, Наполеон этого так и не сделал[64].
62
63