Наибольшую известность приобрели вышедшие накануне Первой мировой войны работы авторитетного немецкого историка Пауля Хольцхаузена[191], особенно книга «Немцы в России в 1812 г.». Попытавшись учесть всю массу опубликованных к тому времени документов, дневников и воспоминаний немцев – участников русского похода, Хольцхаузен создал масштабную и исторически достоверную картину Бородинской битвы. В его книге участники сражения как бы рассказывали сами о том, что они видели, как боролись и страдали. Со страниц работы Хольцхаузена вставала более сложная, чем привыкли убеждать себя в последние годы немцы, картина взаимоотношений наций в составе Великой армии и движущих сил, побуждавших немецких солдат воевать на стороне Наполеона. Не только воинская честь, но и стремление скорее прекратить страдания, а нередко и надежда получить свою долю славы, – вот что двигало немцами при Бородине. И вместе с тем Хольцхаузен оттенил гуманизм и лиризм чувств, которые, по его мнению, были характерны для немецкого солдата, при любых обстоятельствах остававшегося, прежде всего, человеком. Общие потери Великой армии Хольцхаузен оценивал в 28 тыс., в то время как русские потери – в 52 тыс. человек[192]. Но победа была «незавершенной» из-за отказа Наполеона ввести в бой основную часть своей гвардии. Причину этого решения автор усматривал как в стратегических соображениях Наполеона, так и в физическом и душевном состоянии великого полководца, впрочем не сделав каких-либо окончательных собственных выводов[193].
Тяжелейшие испытания 1914–1918 гг. и поражение Германии заставили немцев на время отказаться от романтически-воинственных оценок событий наполеоновской эпохи. В течение более десятка лет преобладали в целом умеренно-либеральные воззрения, соединенные с признанием роли прусской монархии и преисполненные чувством долга немецкой армии в деле возрождения Германии[194]. Интерес к собственно военной истории 1812 г. был невелик[195]. Характерные взгляды немецких историков в это время на события Бородина выразил очередной том «Истории военного искусства в рамках политической истории» Ганса Дельбрюка, вышедший в 1919 г.[196] «Наполеон разбил русских под Бородином, – писал Дельбрюк, – взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию». Главная причина поражения Наполеона заключалась, однако, не в морозе и не в стойкости русских под Бородином, но в недостатках снабжения и в плохом людском составе многих частей Великой армии.
Картина в оценках событий 1812 г. существенно изменилась с приходом к власти нацистов. 1813 год превратился в прообраз 1933 года, а Шарнгорст и Гнейзенау стали предвозвестниками воссоединения германского духа и германской власти[197]. На страницах целого ряда изданий рождается «гитлеровское Бородино»[198], наполненное героическими поступками немецких воинов, не имеющих ничего общего с космополитическим духом Запада и рождающих подлинный дух немецкой народной свободы.
Подготовка плана «Барбаросса» заставила гитлеровское командование обратить пристальное внимание на военные аспекты кампании Наполеона в 1812 г. Г. Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в 1941 г. на Москву, вспоминал, как накануне войны немецкие офицеры изучали русскую кампанию Наполеона: «Места боев Великой армии Наполеона были нанесены на наши карты, мы знали, что вскоре пойдем по следам Наполеона»[199]. Немцы осознавали, что «все войны, которые вела Россия, были жестокими и кровопролитными… Наполеон считал Бородинское сражение самым кровопролитным из всех своих боев»[200]. Изучение событий 1812 г. показало необходимость разгромить русские армии западнее Днепра и Западной Двины. «Если они смогут, – писал Блюментрит о Красной армии, – отойти нетронутыми за эти водные преграды, мы столкнемся с той же проблемой, которая стояла перед Наполеоном в 1812 г.»[201]. При этом германское руководство ошибочно надеялось, что широкомасштабное использование техники позволит исключить всякую возможность повторения ситуации 1812 г.[202]
22 июня 1941 г., почти в тот же день, что и Наполеон, Германия начала военные действия против Советского Союза. «Перед глазами у меня до сих пор стоит живая картина первых недель войны, – вспоминал в 50-е гг. Блюментрит, – невыносимая жара, огромные облака желтой пыли, поднимаемой колоннами…» Как это было похоже на ту картину, которую нарисовал немец Брандт, совершавший в колоннах наполеоновской армии марш на Москву в 1812 г.! «Воспоминание о Великой армии Наполеона преследовало нас как привидение. Книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией»[203]. Поразительно похожими были также и настроения солдат гитлеровского вермахта и бойцов Великой армии перед генеральной битвой: «Каждому солдату немецкой армии, – писал Блюментрит, – было ясно, что от исхода битвы за Москву зависит наша жизнь или смерть». На Бородинском поле фельдмаршал фон Клюге (который, кстати сказать, нередко в шутку сравнивал себя с маршалом Неем) обратился к четырем батальонам французского легиона «с речью, напоминая о том, что во времена Наполеона французы и немцы сражались бок о бок против общего врага»[204]. Но, если Наполеон все же смог войти в Москву, гитлеровскому вермахту этого сделать не удалось. Пытаясь проводить параллели между поражением Великой армии и гитлеровского вермахта, генералы Г. Гудериан[205] и Блюментрит указывали на такие общие причины, как недооценка противника, растянутость коммуникаций, что затрудняло снабжение войск, и стратегические просчеты. Причем просчеты Гитлера они объясняли его авантюристичностью, тем, что этот «мечтатель игнорировал время, пространство и ограниченность немецкой мощи». «Наполеон был не французом, – писал Блюментрит, – а итальянцем с Корсики… Гитлер был не чистым немцем, а австрийцем»[206].
191
195
Одной из немногих книг по 1812 г., вышедших в эти годы, были воспоминания Фердинанда Функа:
196
Мы воспользовались 2-м русским изд.:
197
198
202
205