Сыпной тиф был распространен во время Крымской войны, причем не только среди русских солдат, но и французской, и английской армий. Сведения о потерях под Севастополем от болезней разноречивы: одни историки указывают на огромное число 888 тыс. на всю армию (эти данные следует считать преувеличенными по ряду соображений), другие пишут, что потери равны многим десяткам тысяч, а по докладу Шеню, начальника французской санитарной службы, даже сотням тысяч[28].
Сведения о Русско-турецкой войне, когда врачи уже довольно точно распознавали сыпной тиф, останавливают наше внимание. В «Военно-медицинском отчете за войну с Турцией 1877–1878 годов» говорится, что в Дунайской армии сыпным тифом болело 54,8 на тысячу человек, а в Кавказской армии — 64 на тысячу при огромной летальности (число смертей на 100 заболевших), равной соответственно 51,0 и 41,5, т. е. потеря от заболеваний была колоссальная. Скученность, плохая гигиена в армии способствовали распространению болезни. В феврале 1878 г. эпидемия тифа достигла таких размеров, что в некоторых частях войск главных сил только те избегли заражения сыпным тифом, которые прежде им болели. При этом врачи, лазаретная прислуга, санитарные роты, более других соприкасавшиеся с больными, переболели поголовно. Вот что пишет в официальном документе дивизионный врач 45-й пехотной дивизии: «Самый жалкий вид представляла дивизия в апреле 1878 года при возвращении в Карс. Тут едва брели жалкие остатки ее, которых насчитывалось по 400 человек в каждом полку, обносившихся, грязных, слабых, истощенных после перенесенного тифа, причем у многих были только тощие мешочки на спине, а ружья и ранцы были сложены на повозки, как тяжесть, с которой эти люди на ходу не могли управляться. Думаю, что одна только надежда скорого возвращения на родину, бывшая в сердце каждого, ободряла и подталкивала всех вперед, иначе трудно было бы понять, как перенесли несчастные этот поход, который вследствие весенней распутицы пришлось опять совершать по непроходимым дорогам, с вытаскиванием обозов и проч.»[29].
В целом, бегло обратившись к истории тифа в России, следует сказать, что сколь внезапно он не вспыхивал во время военных компаний, он никогда, даже близко, не достигал такого размаха, как в первые годы советской власти: тиф был болезнью солдатской, а в городах был болезнью маргинальных слоев общества. Болезнь, от которой крестьяне ограждались суевериями и странными ритуалами, называлась «обычайной» и была лишь одной — далеко не самой страшной — угрозой для простых людей. В каждом регионе России знали хворь и пострашнее: ведь Россия пережила по крайней мере шесть пандемий чумы, регулярные вспышки холеры, малярию, оспу, сибирскую язву, грипп-испанку и т. д. Кроме того, крестьяне до реформы 1861 г. не покидали свое село без разрешение барина (это было в принципе запрещено). Конечно, базары, ярмарки, церковные богослужения и праздники, куда съезжалось много народу, могли представлять опасность, но чаще всего в таких событиях принимали участие жители нескольких соседних селений и в крайнем случае уезда. С XVIII в. мы видим системное решение проблемы вспышки какой-либо эпидемии в уезде: поселение или территория ограждалась кордонами, караулами, заставами, по сути объявлялся карантин, общение между здоровыми и больными было запрещено. Разумеется, отдельные люди выходили из карантина, но ведь не каждый был опасен как переносчик инфекции. Интересно, что исследователи называют русские бани крупнейшим профилактическим средством Средневековья[30].
Итак, средневековая «огненная болезнь», он же — «сыпняк» первых лет советской власти — впервые приходит в города. И начинается настоящая казнь египетская.
Глава 3
Больше, чем эпидемия: сыпняк 1918–1922 гг
Большинством современных исследователей эпидемия сыпного тифа воспринимается как одно из многочисленных последствий Первой мировой войны, неотъемлемая часть войны Гражданской, разрухи и нищеты первых лет советской власти. Эту же точку зрения фактически разделяли и современники, люди 1920-х гг., для которых тиф был в некотором роде символом житейских неурядиц, заболеванием настолько привычным (болели все вокруг), что его называли почти всегда именно сыпняк, как иногда «Петрович!» или «Иваныч!», по-свойски забывая настоящее имя, обращаются к соседу. Иногда было еще одно, как будто бы ласковое прозвище болезни — сыпнячок. Само название «сыпняк» между тем — обычный пример революционного новояза, то есть слово, возникшее вместе с «главрыбой», «комучем», «главснабом» и т. п.