Иногда документы создают такое впечатление, что городские обыватели, равно как и жители окрестных деревень, не особенно отличались от героев М. А. Булгакова в его «Записках иного врача» — тех забавных персонажей, которые раздавали выписанные лекарства всем друзьям и кумовьям, ставили французские горчичники поверх ватника, выманивали сахарком ребенка из материнской утробы, жевали волосы и т. д.[461]. Например, в газете «Здоровье деревни» так рассказывается о неполовых путях передачи сифилиса: «Нередко в деревнях бывает так, что в страдную пору женщина, идя в поле жать, передает своего ребенка другой женщине говоря: „Посмотри за ним, а будешь кормить своего — дай грудь и моему“. А ведь эта женщина может быть больна сифилисом, и, стало быть, когда будет кормить грудью чужого здорового ребенка, то заразит сифилисом. А вот еще пример как в деревне происходит заражение сифилисом во время молотьбы: в глаз попадает усик колоса. Зовут бабку, которая умеет вылизывать соринки из глаз»[462]… Подобного рода указание дает представление о понятиях крестьян о гигиене, чистоплотности, отношении к здоровью. Типичный разговор пациента этого времени с врачом: «Уж больно вы лекарство-то хорошее дали: ребята прямо одолели, только и пристают: мамка, дай твоего лекарствица! Так все и выпили, сама только попробовала»[463] или другой, подобный пример: «Ходила этта, в поликлинику: давали капли красные, потом порошки серые да микстуру зеленую. Что-то разного цвету — а толку никакого»[464]. Разумеется, речь идет не только о реалиях Гражданской войны и первых лет советской власти, но и о традициях, которые сохранялись, несмотря на размах эпидемий. Например, крайне опасным был обычай хоронить покойного на третий день. Только советская медицина сделала подобную «патриархальность» быта объектом внимания врачей-эпидемиологов. Впрочем, как мы видели из предыдущих глав, трупы могли лежать на улицах города очень долго до того момента, когда их соберут и перенесут на кладбище.
Как и следовало ожидать от агитационных и пропагандистских материалов, которыми так или иначе являлись приводимые воззвания, они были весьма прямолинейны. Главный объект агитации — городской обыватель, весьма малообразованный, которому необходимо было разъяснить все детально и назвать вещи свои ми именами. Крайне редко использовалась иносказательность или «завуалированность», даже в тех случаях, когда речь шла об относительно интимной личной гигиене. Это вполне понятно: воздействие на публику должно было быть как можно сильней.
Памятка беременной колхозницы.1936 г.
Примитивные понятия о гигиене людей в эпоху сыпняка могут стать объектом отдельного исследования. Обратим внимание, что большая часть воззваний и предупреждений санитарно-эпидемического отдела варьируется возле фразы: «необходимо соблюдать чистоту». В многочисленных стенгазетах, плакатах и т. д.[465] многократно повторяется мысль об отсутствии гигиены в городах и селах. Например, рекомендации жителям деревни таковы: «Помни, что в твоих болезнях ты сам повинен: твоя грязь, невежество и темнота. Помни, что и тиф не от Бога, а от твоей собственной темноты и грязи. Не забывай, что заразу тифа разносит вошь. Берегись затащить вшей из города, где ты вращаешься в толпе незнакомых людей. Берегись занесения тифа прохожими людьми, которых ты впускаешь на ночевку в твою избу. Отведи им отдельное место. Больного не держи дома, а отвези поскорее в больницу»[466]. Действительно, вопрос общественных бань был до середины 1920-х гг. одним из наиболее острых: практически во всех городах была проблема с водоснабжением.
Плакат. 1920 г.
В эпоху сыпняка произошла странная вещь: если прежде баня — популярное место на селе и в городе, неотъемлемая часть жизни русского человека, — можно даже сказать, некий культурный код, ключевой момент для понимания жизни русских людей, — то теперь, в эпоху эпидемии, людей будто «отвернуло». Общественные бани вызывают иронию, многочисленные плакаты агрессивно призывали пойти помыться (как будто без них никто не пойдет в бани), и вообще понятие гигиены изменилось. Первым эту странность отметил Д. Мережковский, в «Записной книжке 1919–1920 гг.» он называл сыпной тиф «природной болезнью» социалистического отечества. Как будто народ, который тысячу лет до этого ходил в баню, «полюбил нечисть», и теперь его в баню палкой не загонишь. Подобно тому, как Пьер Безухов полюбил тлю, которая «согревала его тело», народ полюбил вшей, до того опростел. «Не враг опустошает, не чужой зверь жрет, своя родная тля тлит Россию»[467]. Мережковский иронично предлагал заменить герб на изображение св. Георгия, убивающего тлю, или на бескрылую победоносную тлю.
461
467