«Плакат — удар набатного колокола, созданный с помощью живописных средств; голос его должен быть зычен — и вовсе не обязательно, чтобы он щекотал слух. Крик должен быть услышан, хотя бы пришлось нарушить законы изящного. В том беззвучном зрительном шуме, который производит стена или забор, оклеенные цветными листами, голос плаката должен перекричать всех — иначе его не заметят, иначе он утонет в море красок и шрифтов, умрет, не добившись цели — быть услышанным. Шепот не свойствен плакату. Это удел украшений гостиных и музеев, где тишина и покой предрасполагают к созерцательному любованию», — писал В. Полонский[474].
Открытка-плакат. 1940 г.
Многие плакаты отличаются художественной выразительностью, среди них есть прямо-таки шедевры, так как в первые советские годы над плакатами работали профессиональные художники. Плакат не только служил целям коммуникации власти и социума, но и во многом моделировал реальность. Реальность — это нечистоты и сыпняк. Борьба за чистоту должна была появляться на плакатах не реже, чем хорошая реклама какого-нибудь товара.
Черно-красные цвета — излюбленная цветовая гамма плакатов этого времени, изображение огромной вши с красным телом, и, наконец, основной посыл плаката — призыв убивать вшей и соблюдать гигиену. Вызвать страх заражения — одна из целей таких плакатов. Примечательно обращение властей к каждому гражданину, к его совести и добропорядочности. Как писала О. Берггольц, плакаты производили странное впечатление — угличские «мужики сумрачно глядели на плакат». Никто не знал, возможно ли что-то изменить. «Толстая зеленая и серая вошь сидела на плакате, и каждая из многих ее лапок была больше руки человека от пальцев до локтя. Вошь сидела в центре торга, посреди румяных крестьянок, торгующих молоком… Здравотдельская вошь цвела на торгу, и надписи вокруг нее предупреждали о нашествии врага, против которого надо бороться с мылом, окатываться в банях, бронироваться чистым бельем»[475]. Согласно воспоминаниям ярославцев, в городе на Волгострое чуть ли не до времен Великой Отечественной войны висел плакат: «Парь тело, рубаху, армяк, изгоняй вошь, изживай сыпняк!»
Говоря о санитарной пропаганде эпохи эпидемий, надо сказать и про агитпоезда и передвижные выставки. В первые советские годы выставки были достаточно популярны, они были интерактивны и потому оказывали определенное пропагандистское воздействие: «экспонаты» иногда просто располагали в вагоне обычного поезда. Так, 10 июня 1920 г. на станцию Ярославль-Московский прибыл вагон-выставка Наркомата Здравоохранения, в котором все желающие могли посмотреть на микробы заразных болезней, туберкулез, сыпной тиф, холеры и проч.[476] В доме гарнизонного клуба (совр. Дом офицеров) развернулась выставка водных инфекций. Создатели ее очень творчески подошли к ее организации, так как экспонатов было действительно много. Там были картограммы, диаграммы, фотографии, модели, 9 цветных культур в чашках Петри[477], графические и художественные работы, выставленные в рамках диапозитивы по холере и заразным болезням.
Доверяли ли пропаганде и врачам вообще? На этот вопрос сложно ответить однозначно. В некоторых городах, например, в Ярославле, складывается настоящий культ врачей. В иных местах, например, Саратове, — отношение к специалистам прохладное. На наш взгляд, пациента эпохи эпидемии характеризует сцена, описанная в мемуарах одного врача:
«Чего болит?» — «Да ничего не болит! Прослушай: может чего и найдешь! Эка штука такая, если вам, докторам, укажешь, какое место болит: а вот ты найди такое место, где я не чувствую, что болит, а оно и на самом деле болит, а я только его не чувствую!.. Я уж у многих докторов была: только тогда и говорят правду, когда им самим скажешь, укажешь, где болит. А вот ты найди у меня такую болезнь, чтобы я и сама не знала! Этак-то, знамши-то — кто хочешь будет доктором, эдак-то и я сама сойду за доктора. Да сколько угодно! Уж теперь меня не проведешь, нет! Как только покажешь доктору больное место, так он сейчас и найдет тебе болезнь! А вот ты без моей указки найди: тогда я тебе в ножки поклонюсь, слава те, Господи, скажу — попала к настоящему доктору!»[478] За невероятно забавной жалобой пациентки можно отчетливо увидеть очень интересное обстоятельство: люди уже в 1920-е гг. делят врачей на «настоящих» и «ненастоящих»: потерян ориентир. Власть предлагает слишком много, но дает меньше, чем обещает. На наш взгляд, ограниченное доверие к врачу свидетельствует косвенным образом об ослаблении доверия к советской власти уже в 1920-е гг. Многим трудно разобраться, где настоящее — то, чему можно доверять. Были пациенты, которые угрожали врачам. Так, например, после отказа К. И. Ливанова принять некоего человека вне очереди без записи тот погрозил ему пальцем: «Ах вот как, я, значит, провокатор по-твоему — ну, хорошо же, я тебе припомню, милый друг! Ты у меня всю жизнь будешь помнить, как тебе отомщу!»[479] Таких примеров в дневнике врача много: «Закрылись, сволочи этакие!» — злится пациент, пришедший в дом доктора и не заставший его дома.
476
«Вглядись в минувшее бесстрастно»: Культурная жизнь Ярославского края в 20–30-х гг. Документы и материалы. Ярославль, 1995. С. 16.
478
«Вглядись в минувшее бесстрастно»: Культурная жизнь Ярославского края в 20–30-х гг. Документы и материалы. Ярославль, 1995. С. 16.
479
«Вглядись в минувшее бесстрастно»: Культурная жизнь Ярославского края в 20–30-х гг. Документы и материалы. Ярославль, 1995. С. 16.