Чуть позже, в декабре 1920 г. в Губчека доложили о Саранском гарнизоне: «В частях Саранского гарнизона положение по-прежнему скверное… Пища по-прежнему плохая. Нищенство усилилось, особенно в комендантской команде. Комендант и взводные знают об этом, но никаких мер не принимают и даже неофициально способствуют этому. Красноармейцы ходят собирать не только по городу, но отправляются целыми партиями в окружающие села. Обмундирование выдают скверное. Настроение красноармейцев враждебное»[525]. Солдаты, как видно, настолько обнищали и оголодали, что ходят в села и отбирают еду — часто последнюю — у крестьян. Можно ли осуждать их за это?
Таким образом, сыпняк был одним из факторов дезертирства и падения морального духа красноармейцев. Понимая беспомощность руководства в организации медицинской помощи в армии, они не видели перспектив служить, а потому часто покидали армию. В Гражданской войне это сыграло вполне определенную роль: по РСФСР в 1918 г. было 917 250 дезертиров, а численность РККА к концу года достигла 800 тыс. чел.[526], с нарастанием голода и эпидемий процесс дезертирства усилился.
Интересно, что дезертирство по причине страха перед сыпным тифом описано в литературе: например, Александром Грином (Гриневским). Он тоже пережил сыпной тиф. Осенью 1919 г. будущий писатель был призван в армию. Хотя военная служба никогда не привлекала его, ему пришлось подчиниться. Военная часть была переброшена в Псковскую область, к городу Острову, в 30 километрах от него находился фронт. Александр Степанович переносил телефонные провода для обеспечения связи. Почувствовав недомогание, А. Грин решил покинуть часть. (В воспоминаниях опущен момент, разрешено ли было это сделать.) «…Выйдя из чайной, [он] поплелся в сторону железной дороги. Именно поплелся, так как от слабости подгибались ноги. На станции поездов не было, лишь на третьем пути стоял санитарный поезд без паровоза. На одной из вагонных площадок Александр Степанович увидел врача. — Ваш поезд куда уходит? — спросил Грин. — В Петроград, — угрюмо ответил врач. Александр Степанович попросил осмотреть его. Внимательно прослушав больного, врач буркнул: „Туберкулез“, — и приказал санитару вымыть, остричь и положить Александра Степановича на койку».
Добравшись до Великих Лук, Грин после прохождения врачебной комиссии получил двухмесячный отпуск по болезни. Приехав в Петроград, он пришел в ужас: жилья нет, все живут холодно и голодно. Александр Степанович ночует то у тех, то у других знакомых. Температурит. Больницы переполнены. Температура сорок. Боясь умереть, как многие тогда умирали, на улице, он идет за помощью к М. Горькому и просит устроить в больницу. Горький дает записку к коменданту города. Александр Степанович попадает в Боткинскую больницу, у него оказывается сыпной тиф.[527]
В письме к Горькому Грин просит прислать ему меда и хлеба. «Дорогой Алексей Максимович! У меня, кажется, сыпняк, и я отправляюсь в какую-то больницу. Прошу Вас — если Вы хотите спасти меня, то устройте аванс в 3000 р., на которые купите меда и пришлите мне поскорее…». Грин чувствовал серьезность положения, отправил Горькому второе письмо с завещанием.
Горький прислал ему хлеба и меда, который тот просил. В Петрограде, даже выздоровев от тифа, Грин оказался в очень тяжелом положении. «В драной шинели, истощенный и бесприютный, бродил он по Петрограду, разыскивая знакомых, чтобы переночевать или просто отдохнуть несколько часов»[528]. Позже, в 1920 г., Горький помог ему, выделил Грину академический паек и поселил в общежитие при Доме искусств.
Впрочем, В. Калицкая пишет, что А. Грин заболел сыпняком уже в Петрограде. Есть мнение, что «Алые паруса» Грина (первоначально «Красные паруса»), завершенные в 1920-м, — также плод сыпнотифозного бреда: этот образ пришел в голову А. Грину во время болезни.
Безусловно, есть биографический отпечаток в рассказе «Тифоный пунктир»: в этом рассказе передано переживание красноармейца, который мечтает уехать с фронта и готов пойти на что угодно ради этого. Попасть в санитарный поезд он видит как недостижимое счастье. У счастливцев, которым удается оказаться в этих вагонах, есть еда: «расторопный, грубоватый санитар несет в ведерках кашу и суп», они не должны воевать и могут спокойно ехать среди уютного запаха лекарств, и забыть о «мучительной, собачьей жизни, нудной, как ровная зубная боль, и безнадежной, как плач». Грин — сам переживший будни красноармейца — оправдывает любой способ, который был выбран солдатом, чтобы попасть в поезд: желание жить было сильнее всего остального. В поезде ехали именно такие «счастливцы»: «Эти счастливцы были раненые и труднобольные или те, кто с помощью солдатских преданий, передаваемых устно, прострелил ногу себе сквозь дощечку; или набил в ухо горчицу, жертвуя барабанной перепонкой ради иных ценностей, более важных. Признаюсь в том, в чем, думая тогда так же, как я, не признается, быть может, никто; я хотел заболеть, и заболеть так серьезно, чтобы меня эвакуировали в Петербург, без которого, я уже ясно чувствовал это, — жить не могу»[529]. Позже Грин объясняет свой уход из части: «Когда внутри меня улеглось стремительное движение, вызванное контрастом меж тем, что я увидел вокруг себя, и тем, что прочитал в книге, я понял неуловимым ощущением организма, что наступил момент, когда я должен и мог идти в белый вагон. Мои колени дрожали, во рту было невкусно и сухо, а пространство, оставляя неподвижными все предметы, качалось внутри меня или предо мной. Ледяная вода озноба лилась по спине, я дышал жарко и глухо, с сознанием опасности, помогающей жить».