Самодержец неустанно проводил мысль о том, что в заботе о душе не следует забывать о благоустройстве внешнего бытия, «дабы с нами не так сталось, как с монархией греческою».
Важная стратегическая мысль! Однако, реализуя её, Страна надолго отклонилась от векового уклада. Пройдёт немного времени, и в каменном Питер-граде греческий строительный модуль будет соседствовать с итальянским барокко под гипнотическими взглядами египетских сфинксов, а казарма, увы, надолго станет символом новой столицы. «Петербург воплотил мечты Палладио у полярного круга, замостил болота гранитом, разбросал греческие портики на тысячи вёрст среди северных берёз и елей. К самоедам и чукчам донёс отблеск греческого гения, прокалённого в кузнице русского духа», – скажет о питерской архитектуре философ Георгий Федотов. Словом, не всё происходило по воле, хотению и планам царя, ибо, начавшись с него, не им продолжилось.
Итак, Запад надолго прописался в бытии нового города.
На фоне устроения города рассмотрим принципиальную связь Страны со структурой государства.
Государственность Древней Руси (не путать с народной её ипостасью, тождественной Стране и Отечеству) изначально несла в себе «единство» общинно-языческого характера, которое, став принципом отношений, не могло обезопасить Киевскую и Московскую Русь от междоусобиц. К тому же, не имея в своей основе экономического содержания и далеко идущих политических целей, усобицы носили условно-политический, или лучше сказать – «внутрисемейный», а в контексте мировой истории – несобытийный характер. В то же время усилиями русских иерархов (в первую очередь св. Сергия Радонежского) собравшаяся в кулак Русь как Страна была сильна духовным единством с опорой на традиции и обычаи. И преобразовать эту силу в империю можно было, лишь сохранив союзническое, но раздельное (по принципу: Богу – Богово, кесарю – кесарево) единство духовной и имперской власти с опорой на военную мощь. Однако государственная ипостась, в народном сознании единосущная Стране-Отечеству, не очень убедительно слившись с монастырским архетипом православия, была жёстко подчинена больной воле Ивана IV. А в правление Петра I и вовсе разминулась с Русской церковью. Последняя, не особенно озабоченная мирским устроением, не могла прийти к тому, к чему и не шла. В свою очередь, великий преобразователь, предприняв решительные шаги для усиления государства, не в состоянии был узреть результаты своей деятельности в их эвольвентном «коварстве». Не мог и не в состоянии был оценить потенциальную опасность проведённых им кардинальных, жёстких и подчас жестоких реформ в Стране, как и фатальных изменений в жизни народа.
Увеличенная до гигантских размеров за счёт невозделанных территорий вкупе с туземными народами Россия до Петра не имела конструктивной внешней политики и пока ещё только осваивала масштабные методы её ведения. В этих обстоятельствах отечественная жизнь России приобретала дискретное развитие с не очень устойчивым законодательством, преходящими политическими лидерами и малозаметными социальными изменениями. Лишь в период правления Екатерины Великой (1762–1796) политическая масштабность получила адекватное выражение. Если ко времени её вхождения на престол в стране насчитывалось 60 светских образовательных учреждений различного ранга, то к концу её царствования их было уже свыше 500. Из 50 губерний 11 были приобретены в годы именно её царствования. Население Страны увеличилось с 18 до 36 миллионов человек (запомним это, как и то, что в 1730 г. в России жило всего 11 миллионов). Сумма государственных доходов выросла с 16 до 68 миллионов рублей. Были построены 144 новых города; издано более 200 законодательных актов. Повышению престижа России в немалой мере способствовали личные контакты императрицы с умнейшими людьми Европы, из которой в Россию хлынул мощный поток переселенцев.