Потом, конечно, когда они начали тесно общаться, он понял, что был неправ. Она и уставала, и могла быть измотанной бессонницей, и избегала некоторых продуктов питания из-за пищевой аллергии. И говорила она не о том, какой разум плохой, а о том, как ему может быть плохо, если его тело, истерзанное отсутствием заботы, не в порядке.
Только сейчас он это окончательно понял.
Со всей своей безбашенностью и отсутствием чувства самосохранения, де Блан хотела жить. Она знала, что с ее беспокойным разумом-машиной она будет жить менее качественную жизнь, и хотела избежать упадка хотя бы частично.
– Теперь я понимаю, – вслух произнес Виктор, сам того не замечая.
Он взял ее за руку, ощущая ледяную кожу, мягкую и до боли знакомую, ощущая привычный жар раскаленных углей. Даже сейчас…
Если бы она знала его мысли, она, скорее всего, сказала бы: «Раз так – значит, я все еще жива, и ты это чувствуешь. Разум недооценивает тело. Тело тоже умно, и оно чувствует первее разума, острее разума. Тело нельзя обмануть…»
Как удивительно в ней сочетался скепсис истинного ученого и своя личная, особенная, трактовка материальной реальности. Она могла перечислить кучу недостатков того, что Виктор искренне не любил, но потом указать ему столько же контраргументов. А потом оставить его с дилеммой, логическим парадоксом.
А на следующий день прийти с решением этого парадокса – одним из – и увлечь новым, еще более интересным спором…
Ему пришлось выжечь из своей души любую надежду на то, что это можно будет вернуть.
Комментарий к 5
Конец Акта 1.
========== 6 ==========
Комментарий к 6
Акт 2. Прошлое и будущее
Каждый квартал научное общество Академии собиралось в актовом зале на регулярное мероприятие, посвященное административным делам и нововведениям. Ученые мужи предпочитали однообразие и распорядок, рутину и стабильность, предсказуемость, благо за последнее десятилетие ничего не изменилось.
Почти ничего… Пару лет назад абсолютно беспрецедентный случай всколыхнул бурный резонанс среди академиков, впрочем, все разрешилось довольно благополучно.
Молодой исследователь, студент старшего курса Академии, Джейс Талис оказался в кругах ученой элиты по счастливой случайности. В своих несанкционированных экспериментах с рунами и необычными кристаллами, впоследствии оказавшимися удивительным источником энергии большого потенциала, он привлек внимание к себе и своим творениям.
Джейс впервые за столетие заявил о магии как о инструменте, который можно контролировать. Его сочли за безумца, ему не поверили, оборудование и записи изъяли, а самого молодого человека отправили под трибунал. Никто не воспринял всерьез тезисы об искусстве управления материей, стоящем выше текущего уровня развития технологий и инженерной мысли.
Все, кроме Виктора.
Виктор был в тот момент ассистентом Хеймердингера, подающим надежды молодым ученым, которого не ставили на более высокие должности лишь по причине его происхождения… Но это не сильно волновало Виктора.
До момента, как он вдруг не заинтересовался революционной магической идеей, услышанной на суде Джейса.
Он помог Джейсу продолжить исследования незаконно, и спустя время они доказали свою правоту. Работу Джейса под названием Хекстек признали, и двум молодым людям, ставшим партнерами по проекту, выделили лабораторию на кафедре под присмотром декана.
Перспективность исследований была неоспорима. Был лишь вопрос времени, когда весь мир признает их научный прорыв, следуя за магическими технологиями в светлое будущее.
У Джейса были грандиозные планы. Джейс был лидером по натуре, чрезвычайно привлекательным внешне, одаренным незаурядным умом и смекалкой… Виктор всегда оставался в тени своего блистательного партнера.
Но это не имело значения. Виктора не интересовала ни слава, ни признание – им двигала лишь одержимость и жажда совершенствования несовершенного мира.
Уже на восемь лет он позабыл о восторженных мечтаниях и задоре юности. Бесспорно, его радовали их с Джейсом успехи, но печать прошлого не растворялась с годами, она выжгла свой след навсегда.
Здоровье Виктора тоже оставляло желать лучшего. Трость сменилась на костыль, спина еще больше скривилась, превращая молодого мужчину в худого сгорбившегося старика, а правая нога уже нуждалась в фиксации коленного сустава жестким каркасным бондажем.
Виктор выцвел, и лишь блеск янтарных глаз, казалось, остался прежним, не потерял былой яркости несмотря ни на что.
Солнечный свет проникал через витражный купол зала на сцену и партер, заливая сиянием воздух, играя и мерцая на парящих пылинках. По традиции собрания академиков проходило без кресел, и каждый раз полуторачасовое мероприятие становилось целым испытанием.
Ропот зрителей по обыкновению не смолкал до начала вступительной речи, и Виктор рассеянно оглядывал зал, будучи погруженным в свои мысли. Джейс стоял по левую руку и что-то усердно строчил в блокноте, записывая приходящие на ходу идеи, и все, казалось бы, было как обычно.
Прошедшая мимо группа академиков, удаляющаяся вперед, к более близким к сцене рядам, ненароком привлекла внимание, и на автоматизме Виктор проследил за ними невидящим взором… А затем его словно ударили молнией.
Пронзили насквозь, в самое сердце, смесью испуга и боли, необъяснимой радости и неверия.
Костыль с грохотом упал на каменный пол, сам Виктор едва не свалился следом, но партнер подхватил его за локоть, попутно поднимая костыль.
– Что с тобой? – в недоумении возопил Джейс. – Ты будто призрака увидел!
Если бы Виктор в тот момент задумался над его словами, он бы посмеялся. Как точно замечено, призрака!
Лицо молодого ученого было белее лица любого живого мертвеца или привидения из глупых легенд, янтарные глаза, обрамленные фиолетовыми подглазинами были широко открыты… Виктор что-то невнятно пробормотал и помотал головой, а Джейс проследил за его взглядом, но не различил ничего подозрительного или жуткого.
Сочтя странное поведение Виктора очередным приступом мигрени, убедившись, что тот твердо стоит на ногах и больше падать не собирается, Джейс уже смотрел на сцену в ожидании речи декана.
Виктор тем временем был оглушен вопящими в голове голосами. Это невозможно! Это не может быть она… Будто видения из страшных снов, всплывали картинки отголосков прошлого, полного скорби, боли от утраты и безответного отчаяния.
Он сам видел черные стены уничтоженной изнутри полностью комнаты де Блан, он словно на мгновение очутился там, посреди помещения, один на один с мертвыми гранями каменной коробки, которая так и осталась закрытой и пустой по сей день.
Он сам видел алые, постоянно проступающие пятна на грудной клетке де Блан, когда он, в течение недели после трагедии, неустанно дежурил у ее постели и старался не отходить ни на шаг.
Он сам держал ее ледяную руку, которую с каждой минутой покидала жизнь, а он не мог ничего сделать, кроме как беззвучно взывать жестокому мирозданию.
Он сам выкрал из архива документы с заключением врачей, он знал, что почти все внутренние органы ее тела были заменены механизмами искусственного жизнеобеспечения так, что она оставалась роботом в человеческой оболочке, которая едва справлялась с поддержанием жизни в мозге.
Когда ее забрали – по указанию ее бабушки, властного представителя клана де Бланов, потомственных деятелей словесности, – он регулярно писал письма, пытался узнать о ее состоянии, но не получал никакого ответа.
На его постоянные вопросы Хеймердингеру, который оказался единственным, кто проявил хоть какое-то участие в судьбе бывших напарников, декан повторял одно и то же: у него нет никакой информации.
На восемь лет об Алекс де Блан Виктор не смог узнать ничего. Все, что у него осталось – тлеющие угли воспоминаний, уже едва теплившиеся в груди, где-то в глубине нутра, которое по-прежнему горевало.